Исаак Зингер - Последняя любовь

— Мертвые не мстят, — устало отозвался Марк.

— Мстят, еще как мстят. Она уже приходила ко мне во сне. С кинжалом и платком, намокшим от крови. Она на меня кричала и плевала…

Марк ничего не ответил. В его жизни были женщины, но ни одна из них не доводила его до такого изнеможения. К тому же она почти наверняка забеременела. Он не предохранялся. Да, это самоубийство. Марк был в полной растерянности. Как это могло произойти? Куда подевался его здравый смысл? Вся Варшава будет потешаться над ним. Ему уже нельзя будет оставаться в гимназии. Ученицы станут смеяться ему в лицо.

Белла сказала:

— Я ухожу. Может быть, хотя бы до двери проводишь?

Он с трудом поднялся и поплелся за ней. Как нелепо она выглядела в своем черном платье и соломенной шляпке, с выбившимися из-под нее спутанными волосами. Он взял ее за руку. Рука была влажной и горячей. Белла касалась его грудью.

— Как мне не хочется идти домой, — сказала она. — Мне будет так плохо там. Ты правда меня любишь? Только не обманывай. Если для тебя это ничего не значит, так и скажи.

— Зачем? Чтобы ты побежала к Висле?

— Значит, ты лгал?

— Белла, я не могу жениться на тебе.

Молчание. В предрассветных сумерках он различал только ее глаза. Они сделались какими-то дикими и безумными. Марк испугался, что она прыгнет на него, как дикий зверь, а сил защищаться у него не было.

— Хорошо, — сказала она. — Все кончено. Спокойной ночи.

— Куда ты?

— Какая разница! Только не держи на меня зла. И помни, так, как я, тебя никто никогда не полюбит.

— Белла! Прошу тебя, не делай глупостей!

— Разве смерть — глупость?

— Белла, не уходи! — крикнул Марк Мейтельс, подчиняясь тому, что было сильнее его. — Нам нельзя будет оставаться в Варшаве, но мир велик. Мы поедем в Краков или за границу. Я слышал, что можно получить визу на Кубу или в Гондурас. Какая разница, если мы будем вместе.

— С тобой я готова ехать хоть на край света.

Они стояли в темноте совсем близко. Он чувствовал жар ее дыхания. Его снова охватило желание.

— Не уходи.

— Подожди. У мамы слабое сердце. Она умрет от беспокойства.

— Не умрет. А умрет, ей же хуже.

— Ах, ты мой сладкий убийца.

— А ты на самом деле ведьма?

— Да. Только не говори никому.

— А как ты колдуешь?

— Я молюсь Богу, а может, дьяволу. Сама не знаю кому. Я только чувствую, что во мне есть эта сила. Ты не сможешь освободиться от меня, не сможешь. Мы как две собаки, которых заперли вместе…

— Останься.

— Если ты действительно хочешь уехать из Варшавы, давай уедем немедленно, — сказала она.

— Прямо сейчас?

— Сегодня.

— А мои вещи, книги?..

— Брось все. Родители умрут от неизвестности, но, в конце концов, раз уж я убила одного человека…

— Не умрут. Мы пошлем им телеграмму с дороги.

— Хорошо. Понимаешь, я мечтала о тебе с того самого дня, когда ты впервые вошел к нам в класс; я все время думала о тебе, каждый день, каждую минуту. Где Гондурас, в Африке?

— Ты изучала географию, должна знать.

— Я ничего не помню. Все эти годы я изучала только тебя.

— Идем.

Он взял ее за плечи и, через гостиную, снова повел в спальню. Восходящее солнце сквозь стекла бросало на все красноватые отсветы. Казалось, что лицо Беллы залито кровью. Отблески пламени плясали в ее глазах. Они остановились перед зеркалом. Он стоял сзади, в одном белье.

— Если на свете есть черная магия, — сказал он, — может быть, Бог тоже есть.

Он не смог дождаться, пока они войдут в спальню, и повалил ее на ковер в гостиной, ведьму, забрызганную кровью и семенем, уродину, которую рассветное солнце преобразило в красавицу.

Сначала я получил от нее длинное восторженное письмо. Среди прочего она писала, что я помог ей «найти себя». Потом она позвонила, и мы договорились о встрече. Потом раздался новый звонок оказалось, что на этот день у нее уже назначена другая встреча, и мы перенесли наше свидание на другое число. Через два дня пришла многословная телеграмма. Выяснилось, что в день предполагаемого визита ко мне ей придется посетить парализованную тетю. Я никогда еще не получал такой длинной и столь изысканно написанной телеграммы. Последовал новый звонок, мы назначили новую дату. Во время нашего предыдущего телефонного разговора я упомянул о своей любви к Томасу Харди. Вскоре посыльный принес роскошно изданное собрание сочинений Томаса Харди. Мою поклонницу звали Элизабет Абигель де Соллар — примечательное имя для женщины, чья мать, по ее словам, была дочерью раввина польского местечка Клендева.