Элеонора Долгилевич - Яблоки на асфальте

Вдруг она второй вороне, что на заборе и поменьше, командно каркает с интонацией-нажимом, и так несколько раз. Меньшая вяло огрызается и наклоняет голову — не хочет. Большая угрожает: «Кухр!» — и та поддаётся! Послушно слетает с ограды, берёт клювом край пакета и держит.

Я затаила дыхание и замерла — не спугнуть!

Большая уверенно долбит пакет, тот разрывается, и она нагло отпихивает помощницу: «Кыхр!» Та покорно снова садится на своё место, а командирша энергично потрошит содержимое пакета — и летят языки бананов, прокладки, ещё что-то и рыбные куски…

Тихо поворачиваюсь и трусцой к подъезду… хохотать: «Ну разбойница, ну умняга! Такого я ещё не видела… Санитарит. И права — не надо мусорить!»

…Зима. Мережка тонких полос-веток чертит причудливые рисунки, а мороз укрывает их белым, искрящимся на солнце инеем. Дышит холодом в стекло утеплённого окна, — не возьмёшь!

Но надо поддерживать борющихся за жизнь птах.

На улице морозяка сухо трещит-скрипит под платформами сапожек. Слетелись пернатые, и всё босиком, вприпрыжку, меняя лапки и приседая реверансом в снег. Бросила корм и побежала к сетчатому забору.

Сидят чёрны вороны на дереве, оглядывают-дозорят двор. Зашла в сетку, побросала кусочки им. Не шевельнулись, как приклеенные. Вышла наружу, отошла от площадки. Вороны плавно слетели, подпрыгали к угощению. Сначала старший, сильный, остальные четыре после него. Субординация. Наступают на добычу, отклёвывают. Обстоятельно, не торопясь.

Возвращаюсь к своей малышне и голубям. Зима отобрала-завеяла всё живое, зернистое и поживное. Сыплю. Толкутся возле меня, едят. «Да, холод не тётка».

— Не бойтесь зимы — за нею весна. Ещё немного, ребята. Скоро март.

Вдруг за спиной голос:

— Спасибо, дочка, что так любишь нашу родину!

«Кому это?» — недоумённо оглядываюсь. Мужчина, не старый. Улыбнулся мигом и пошёл восвояси тротуарчиком мимо детской площадки, вдоль футбольной загородки…

Да-а… стою и не знаю, что думать про его такие слова… За спиной от церкви колокольный зов, — наверное, он ходил к воскресной заутрене. Перекрестилась на звон — и домой от холода.

…Еду как-то вечером с работы. Жэдэ-мост. Поворот на Пархоменко. Смотрю в окно маршрутки: справа вся земля покрыта чёрным. Что такое? Вышла.

Не доезжая храма Сергия Радонежского спуск к железной дороге, земля подтаяла кое-где, и вороны — сплошь, чёрным живым саваном. Ходят монахами, будто схиму выполняют. Пригляделась. В проталинах еду добывают-выклёвывают. И от людей подальше.

Выжили, дождавшись весны — марта.

…Однажды стою, выглядываю из балкона. Дышу, высматривая перемены чудес. На соседней девятиэтажке торчит антенна с тремя перекладинками. Не верю глазам: сидит парочка ворон по краям и играет, поочерёдно меняясь местами или садясь на соседнюю перемычку, догоняя друг друга, танцуя в воздухе — радостно, стремительно, грациозно, как балетный дуэт. Да они — счастливая пара!

«Благодарю Тебя, Боже, что дал мне глаза — видеть это пташиное счастье…»

Интересно, что ворон всю жизнь постоянен и верен только одной раз и навсегда избранной подруге. И выводят они птенцов вместе, целый месяц: она сидит, а ворон заботливо кормит.

…Бегу утром от невского рынка по своей улице мимо деревьев, а по дороге две вороны собирают под ними прутики, из их клювов уже торчат стебельки-палочки. Понятно: строительный материал для гнёзд.

Вернулась домой, гляжу, а во дворе нет ворон — ни одной. Перезимовали умницы возле нас, а теперь — на волю, подальше от глаз чужих.

Звоню своей художнице, робкой малышке:

— Ты была права насчёт ворон. Случилось!

— Что? Говори скорей, не пугай!

— Весна! Весна случилась. — И рассказала подружке, что видела в эти месяцы.

…Уже совсем летом, в июне, искупавшись в Волге, легла погреться у облюбованного большого камня. Смотрю, сбоку подходят к самой воде ворон, ворониха и с ними, почти такой же большой, воронёнок. «Кха!» — руководит он, гордо и самоуверенно выпрямившись. Родители безропотно-старательно стали клювами набирать воду в реке и поочерёдно вливать в подростка. И так заботливо нацеживали в него, пока тот коротко не хрипнул: «Кхфа».

Хватит! Да, не соловьиная трель, но для них, видимо, самая певчая и любимая.

Я подняла голову получше рассмотреть, а двое взрослых, приняв грозную стойку, тут же собой загородили чадушку, храбро отстаивая своё пташино-семейное счастье, со своим родным воронёнком. Пришлось снова тихо приложиться, вежливо отвернувшись от птиц.