Элеонора Долгилевич - Яблоки на асфальте

— У меня больше нет ничего. Не веришь? — показываю левую ладонь. Поверил, согласно опустил голову, благодарно вильнув хвостом, поскитался дальше. Долго смотрю ему вслед. «Куда он и зачем? Загадка…» Правая рука застыла в петле от зонта, уже ненужного, и он, сложив механические крылья, повис летучей мышью, слившись с чёрной сумкой. Без зонта как-то легче и вольней.

Отдохнув во время дождя, прыткий гуляка-ветерок приласкал мои волосы, плечи и взялся женихаться с радужными листьями, но, не найдя взаимности, начал, как гусляр, играть лозинками веток. А там, за старым, похилившимся штакетником, среди полураздетых тополей, стыдливо покраснев, склонилась одинокая рябина. Вечер бережно прикрывает её и покорно тянется за густеющими сумерками.

В них ещё виднеются дома. Окна… Много окон. Кто в них? И как?..

Пустынно. Сыро и свежо. Неужели стылая осень заметёт своим холодным листопадом едва теплившиеся надежды?.. Говорят, счастье покидает скоро, а добрая надежда — никогда. Где ты, надежда?.. Как там?.. Кажется, так:

«…Чужие окна. Холодный свет. А жизнь хрупка, как эти стёкла… Мысль — как напастью. Стою над пропастью, и голова твердит одно: шаг — и на дно…» Бр-р-р… Как бы не так! А как?..

Домой. Туська ждёт. Голодный.

Много домов… В черноте сереет и моя свечка.

Лифт привычно проглатывает меня. В нём ободранно и тепло. Заученно нажимаю на пятый. Приехали. Лифт, равнодушно простившись, задребезжал ещё куда-то.

Вот и дом, родной и одинокий. То есть квартира. Застывшими руками долго открываю упрямую дверь, слышно, как Туська — Один Дома спрыгивает с топчанчика в прихожке.

Дверь наконец подаётся. Включаю свет, кот беспомощно жмурится, терпеливо ждёт, пока разденусь, и тут же приглашает в кухню, в свой обеденный уголок. Ужинает аккуратно, не торопясь.

Из фотокарточки на столе смотрит серьёзная девочка со странной-иностранной причёской. Я когда-то, давно-давно… «Ну, маленькая, чем сегодня займёмся?..»

Побродим.

В стылых пустынных комнатах цепко паруются одиночество с грустью, — горькая парочка… Прогнать! Светом люстры. Пощупала батареи — едва дышат. «Вы в коме?..»

Бродим дальше, чтоб не киснуть. Туська сочувственно тюпает следом. Неужели понимает?..

Тяжёлый. На зиму отъелся, чтоб не замёрзнуть. Уютно положил пушистую мордаху мне на плечо. Щекочет усами. Щедро делится своим натуральным теплом, направляя его в мои комнатные озябшие тапки.

Гашу свет. За окном тоже непроглядно. Снова шумит дождь, сладко нашёптывая ночную сказку: ш-ш-ш… Ему мудро вторит Туська под моим ухом: хр-р — х-х… Сговорились?

С ними заодно и те загадочные геометрики окон. О чём они светят?.. Вдруг одно из них зеленовато подмигнуло мне. Почему? Разгадать бы…

Мрак — и огни…

Мрак одиночества не вечен?..

Знаю, я найду ответ.

2002

Утренний гимн. От старого в детстве пряталась. Этот — новый. О чём он?.. Не всё ли равно! Шесть — и надо стартовать на работу. Не очень получается. Туська-кот настойчиво стучит крышкой в туалете. Да-да! Биологический будильник, и никогда не переводит своё время. Полусонная механика на цыпочках туда-сюда. По «Радио России» торжественно: …подготовка к Новому году… бэ-бэ-бэ… главная рождественская ёлка Соединённых Штатов… «Главная, что ли, новость на земле?»

Туськина кормёжка на ходу, тщетное колдовство в зеркало, — издевается. «Х-ху-у на тебя!» — замутила. Чай снова не успеваю.

Быстрей! В прихожке прошлогодние новые сапожки. Жалко их, но в старом правая нога болит. Из радио танго женским полубасом сексуально: «…надо-олго отгоняет боль. Спаси-и-бо, финалгон!» А если он тоже подделка, нога отвалится?..

Так, общий беглый взгляд в зеркало у двери, последний взмах расчёской. Семь по радио торопит вслед.

Зубной скрежет старика-лифта. Проглотил — выплюнул. Соседи-врачи обычно топают по лестнице — безопасно, но не быстро.

Успеть на маршрутку, пока девятирублёвую. Почти бег, и без изящества, по беспокойному, неровному тротуарчику. «Жизнь впопыхах и без деталей»… Нет, детали и мелочи суетятся, накатывают, накрывая друг друга, изменяя всё. И меня?.. Потом.

«Газелька», моя. Уф-ф… Сапожки живы. У окна удобно. Позавчерашним вечером на сдачу сунули вместо рубля старых десять копеек. Попробовать, что ли, вернуть? Хм… фразочка, надо же — помню: «Многие руки в смущении начинали тянуться к кошелькам…» Передаю восемь монет, девятая — та, десять коп. Взяли. Едем. Нисколько не совестно. Значит, меняюсь, — не блеск, но нищета катит в глаза.