Петер Розай - Отсюда - туда

— Видишь, — сказал я Итальянцу и показал рукой в темноту. Огромное пространство. И ничего в нем не было. Как мальчик играл на флейте, ни на кого не обращая внимания. Это было прекрасно. Человек всегда одинок. — Видишь, ничего нет, — сказал я Итальянцу, но он не слушал. Он насвистывал что-то, подливал мне. От его небрежности стакан переполнился, и вино побежало на стол, и дерево стало жадно впитывать его. Я смотрел, как медленно увеличивалось пятно. Итальянец выпил и снова заговорил.

Я поднимался по лестнице «Баии». Какая-то собака смотрела на меня. Собака с Шоттерского озера. Стояла на площадке под лампой. Я позвал ее. Тогда она убежала.

В комнате я бросил деньги на пол. Достал другие из шкафа и бросил их туда же. Я валялся на деньгах, а поскольку плохо их чувствовал, то разделся и, смеясь, стал снова валяться.

На другой день, когда поехал в «Стальной шлем», я все еще был не в себе. День был свеж, деревья и листья скрючились в стылом серебре воздуха. Это мне нравилось, потому что казалось, что и у меня руки из стекла, что я легок и прозрачен, как фонтанная струя. Листья хрустели и потрескивали, когда я сидел в саду за столом. Запах лета все еще держался. Я чувствовал всего себя, живого, и когда касался стакана, стоявшего передо мной, и когда касался стола, который был весь в царапинах и с облупленной краской.

Откинувшись назад, я смотрел на светящиеся верхушки деревьев. Кто-то повесил эти гирлянды из света и жемчуга. Сверкающие точки бегали под бархатом моих век. Я держал глаза закрытыми. Была ночь. Я улыбался, думая о том, что мог бы летать над ночными безднами и издавать странные крики.

Огромная страна; над нею тьма. Кажется, темнеет, но потом замечаешь, что нет, это было темно, а теперь начинает светать.

Видел бы это Перкинс!

Какое-то время тихо сидим в саду. Здесь так тихо.

— Уезжаю, — говорю я, — поедешь со мной?

Но уже раскаиваюсь, что спросил.

— Ты не обижаешься? — спрашиваю.

— Да нет, — говорит Перкинс.

— Знаешь, — говорю я ему.

— Да, знаю, — говорит Перкинс, — можешь не объяснять.

Я сидел в саду, пока не стемнело. В зале зажгли свет. В снопах света, падавших из окна, летали всякие насекомые. Говорят, что они танцуют, но это неверно. Это ведь не развлечение для них, а сама жизнь.

Бродил по городу. Делать-то нечего. Как вспыхнуло лицо от беспричинной радости. Мне на ум приходило много мест, которые я бы мог посетить. Но по некотором размышлении мне начинало казаться, что это слишком далеко, у черта на куличках. Сил никаких. Один раз даже выпали из руки деньги.

Всего интереснее были витрины магазинов. Я рассматривал все подряд, ничего не пропуская. Ошейники в магазине собачьих принадлежностей. Бело-голубые полосатые майки в детской одежде. Во всем столько значения. Чемодан, сверкая алюминием, как говорится, прямо-таки мозолил глаза. Он мне понравился, и я купил его. Сидел потом в кафе и играл на чемодане, как на барабане. Какое-то время сидел так, играя, и глядел на улицу.

В чемодан я упаковал все самое важное. Но что это такое — самое важное? Снова вынимал из чемодана то одну, то другую вещь, взвешивал на руке, словно спрашивая совета. Вовсе не размышлял, просто ждал, пока что-то во мне определится. Наконец все это стало мне безразлично, и я захлопнул чемодан. Он понравился мне тем, что в нем была какая-то решительность.

— Не желаете ли ликвидировать свой счет? — спросил банковский служащий.

— Это выглядело бы слишком драматично, — ответил я.

Самолет вылетал сразу после обеда. Рейс я выбрал по номеру. Оказалось, на юг.

В аэропорту я сразу побежал в справочное бюро, чтобы не ошибиться.

— У меня срочное дело, — сказал я девушке.

— Разрешите взглянуть на ваш билет!

Девушка позвонила куда-то. И пока она еще слушала голос в трубке, я плел ей всякую всячину о сюрпризе, о том, как я рад и тому подобное.

— Вы внесены в список пассажиров, так что все в порядке, — сказала девушка, — посадочный талон можете получить в третьем окошке.

Девушка улыбалась.

— Желаю вам хорошего полета, — сказала она. Но зазвонил телефон, и девушка сняла трубку.

Пока таможенник изучал мой чемодан, небрежно и как бы брезгливо перебирая вещи, я протянул ему пластиковую сумку для досмотра, но он отмахнулся. Зато пристально, со значением посмотрел мне в глаза, как будто мог благодаря этому узнать все, что ему нужно.

— Позвольте напомнить вам о порядке обмена валюты, — сказал он.

— Я всего лишь к родственникам, — ответил я, и он кивнул головой.