Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

Задержание преступника в демократической Европе — прерогатива полиции.

Инструктор сказал, что «немцы» — это не наши бесстрашные восточноевропейские овчарки — мощные Русланы, Джульбарсы и Мухтары, чье огромное гавкающее стадо несло службу на погранзаставах и за колючей проволокой лагерей.

В начале девяностых конвейер отечественного собаководства сбавил обороты, и границы открылись не только для людей, но и для собак. Какого только четвероногого брата не завезли в Россию! И бультерьеров, и одышливых мопсов, и веселых пятнистых лабрадоров, выведенных много веков назад для сопровождения карет герцогов или маркизов, и хрипящих на поводке уродцев с добрыми глазами… Всяк хозяин смог выбирать себе друга по нраву, характеру и даже внешней похожести.

И вот моя немецкая овчарка с германскими и швейцарскими дедами, венгерскими бабками и только одной русской матерью воет на ружье и пытается его укусить. Я не учил ее этому, и в собачьей школе не учили, но она словно извиняется, что не может не лаять, и лает, наскакивает, пытается кусать вороненый ствол, недовольно повизгивает… Генная память? А почему бы и нет?

…С утра пораньше в нескольких метрах от нашего забора открывается лечебный пункт под открытым небом. Мат-перемат, похмельное дрожание рук, визгливые споры… Сейчас компания выпьет, начнет делить какой-нибудь заныканный пузырек, в итоге все раздерутся, а собака будет грохотать лаем и мешать мне работать. Кроме того, каждую весну и осень мы с сыном носилками выносим с этого пустыря мусор и зарываем в яму…

Нынешнее поколение местных пьянчуг мне незнакомо. Почти все мои сверстники, увлекавшиеся спиртным, давно лежат на красивом лесном погосте, где по высоким соснам и елям скачут белочки, а в Троицу, не переставая, скрипит колодезный ворот, и весь Зеленогорск гуляет за просторными оградами могил. Это следующий призыв на тот свет, и лица их еще не примелькались.

— Алё! Господа! — командирским голосом кричу я через забор и, дождавшись внимания, предлагаю компании перебраться за дорогу, в давно загаженный лесок. — Вот туда, пожалуйста! — по-ленински указываю я ладонью.

— Да пошел ты! — отмахивается компания, позвякивая пузырьками — Лучше шавку свою убери, задолбала, блин!

Холка у Юджи встает дыбом, да и у меня, похоже, тоже. Собака с рычанием мечется вдоль забора, я решительно выношу из дома ружье. Юджи тут же сменяет гнев на просительное привизгивание, пытаясь в традициях европейского либерализма остановить хозяина от самосуда. Ей невдомек, что с таким гуманным подходом местные алкаши, устроившие в кустах распивочную и опочивальню, скоро будут в шесть утра будить нас развязным голосом и спрашивать стаканчик, лук на закуску или пятерку до завтра.

Вот краснолицый усач, покачиваясь, подходит к забору и без стеснения расстегивает ширинку.

Я взрываюсь.

— А ну пошел вон! — спустившись с крыльца под жалобный лай собаки, целюсь прямехонько в его уд. Вид у ружья внушительный, намерения мои понятны.

— Не надо, не надо! Я ушел! — Он испуганно разворачивается и торопливо несет журчащий крендель струи прочь от нашего забора.

Я спускаю для острастки курок, и дробинка чмокает сырую землю в метре от компании. Теперь Юджи бегает вдоль сетки забора и дает понять, что если она сейчас найдет дырку, то полетят клочки по закоулочкам. Я вновь резко взвожу рычаг пружины и вставляю дробинку.

Компания вскакивает и, матерясь, торопливо рассовывает по карманам аптечные пузырьки. Только действуя решительно и беспощадно, можно отвадить алкашей от распивания возле моего забора настойки боярышника. Я целюсь в груду пустых коричневых бутылочек возле старого валуна и спускаю курок: «Дзинь!» Вновь взвожу затвор и вставляю пульку-дробинку. Причем молча и не спеша — так легче сойти за непреклонного психа.

Компания хрипло матерится, обещает устроить мне веселую жизнь и поспешно освобождает полянку, где в детстве я с соседскими дачниками играл в штандер и «картошку».

Я несу ружье в дом, и Юджи продолжает жалобно лаять на него. Генная память!

…С некоторых пор и я стал чувствовать ее толчки — они приходят неожиданно и стихийно. Они уносят меня во времена седой старины, одаряя роскошными картинами битв и степенных событий.

Рядом с домом — дуб, посаженный родителями в год моего рождения. Меня тянет касаться лбом его шершавой коры, обнимать ствол, и когда я валяюсь в газонной траве под его кроной, ко мне приходят видения прошлого, словно корни дерева, как некие датчики-провода, высасывают их из памяти земного шара. Это странное свойство дуба, посаженного моими родителями почти пятьдесят лет назад, я заметил давно и держу в секрете…