Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

Значит, дедушка все-таки из дворян! Ваше высокородие, господин революционер!

С моими предками не соскучишься.

В конце статьи упоминалась газета «Киевлянин» за 1880 год, освещавшая ход суда над моим дедом. Вернув справочник, я взбежал по лестнице в газетный фонд.

«Киевлянин» оказался в наличии, только принести его мне пообещали через полчаса. В буфете, поедая горячие сардельки с винегретом, я принялся недоумевать: что за власть была в Российской империи? С одной стороны — все забюрокрачено, все предусмотрено, с другой — полнейший розовый либерализм, словно и не император сидит на троне, а милейший доктор Айболит: человека несколько раз прихватывают с революционными шалостями, грозят сослать сначала в ледяную Иркутскую губернию, затем в стылую Вологду, но прощают, возвращают к семье и месту прежней службы и не забывают повышать в чинах, да так, что к пятидесяти годам дед — надворный советник, считай — подполковник.

Статья в «Киевлянине» подсказала мне две версии происходившего: либо процветал либерализм, либо взяточничество и покровительственность, именуемые в наше время блатом или коррупцией.

Судите сами.

«Вчера в Киевском военно-окружном суде под председательством генерал-майора Гиренкова … слушалось дело о сыне титулярного советника Василие Казанском, 22 лет, дворянине Дмитрии Пршибисове 19 лет; дворянине Александре Бузне 19 лет и дворянке Елене Мошинской 18 лет, обвиняемых — первые двое в составлении прокламаций, возбуждающих к бунту и неповиновению верховной власти и в распространении их и в расклеивании на столбах, вторые в переписывании прокламаций, зная цель их составления.

В 12 часов были введены в залу заседания подсудимые, на вид почти дети. Казанский смотрит солиднее других, он среднего роста, каштановые волосы, едва пробивающиеся борода и усы; Пршибисов — блондин, без усов и бороды, смотрит из-подлобья, выражение лица какое-то тупое, производит крайне неприятное впечатление, говорит в нос. Бузня — мальчик, бывший гимназист 7-го класса, сильный брюнет с чрезвычайно смуглым цветом лица. Мошинская не в арестантском платье, находится на свободе, одета весьма прилично, говорит едва слышно, держит себя скромно. Бузня грызет ногти и карандаш, причем отплевывается и вообще имеет такой вид, как бы все происходящее на суде его не касается. Казанский и Пршибисов, напротив того, пересмеиваются друг с другом, приходят в веселое настроение от некоторых мест заключительного акта, читающегося секретарем.

Из обвинительного акта оказывается, что Казанский воспитывался в Каменец-Подольской и Киевской гимназиях и служил по вольному найму в канцелярии подольского губернатора, Бузня, бывший ученик сначала Кишиневской, а в последствии Каменец-Подольской гимназии, откуда исключен из 7-го класса после арестования. Мошинская граматна, но в учебных заведениях не была».

(Сохранена орфография оригинала.)

Трое дворянских детей и один сын титулярного советника попались с прокламациями. Может, они начитались передовой демократической литературы, может, с детства были окружены обидами родителей на верховную власть, может, захотелось острых нигилистических ощущений… Но что интересно, один из подсудимых — Василий Казанский, 22 лет, служил в канцелярии губернатора, куда берут, надо думать, не с улицы, а по личной просьбе: «Дорогуша, Иван Иванович, возьмите моего наследника к себе в канцелярию, — звучит за ломберным столиком под шорох мелков и карт. — А то совсем, знаете ли, разленился. Пора его к служению Отечеству подвигать…»

— Ты представляешь, елки-зеленые, дед-революционер был дворянином! — с порога сообщаю жене. — Ваше высокородие, господин революционер-народоволец! Это, которые потом Александра II кокнули. Юноши с горящими глазами!

— Дворянином?

— Ну, да. Прокламации размножал-переписывал. При аресте ключ от шкафа проглотил, в котором прокламации хранились. Хотели сослать в Иркутскую губернию, но отделался месяцем тюрьмы.

— Поздравляю! — кивнула жена. — Теперь понятно, почему Максим в детском саду проглотил оторванную от моей сумочки пуговицу, когда я хотела его наказать.

— В прадеда. Такой же бунтарь и хитрован. Так что, будьте любезны, достаньте из серванта праздничную посуду, и впредь прошу железными вилками наш стол не сервировать.

— А может, прикажете еще пельмени на золотом блюде подавать?

— Это перебор! Благородный муж, как говорил Конфуций, не должен есть досыта и жить в роскоши!