Ольга Маховская - Зависть как повод для нежности

– Гении не имеют права на любовь. Любовь – это отступничество. Отказ от высшей цели ради простого человека, – Мария показала себя философом.

Люди за соседними столиками стали оглядываться, оставили еду и разговоры и повернулись в сторону беседующих женщин. Чтобы пригасить разговор и вызванное им внимание, Поля перешла на полушепот.

– Вы сами себе противоречите. Говорите, что нужно посвятить себя другому человеку…

– Ты не поняла. Я его не люблю. Я ему служу. Верой и правдой, – и победно оглядела окружающих.

– Знаете, меня в детстве тоже не очень любили… – Нужно было обозначить различие между собой и Марией, чтобы исключить для себя перспективу такой жизни. – Но мои родители в любовь верили. Я видела, как они ее искали, сердились, когда ее не было, мучили друг друга и меня заодно. Но все-таки она есть, если без нее так плохо. Я бы полетела к брату, обняла бы его и поплакала у него на плече, попросилась пожить рядом, хотя бы недолго. Сказала бы: «Пожалуйста, погладь меня по голове. Один раз. Мне без этого не жить!»

Марию передернуло. Она тихо, как сумасшедшие, без чувств, заплакала. Спокойно, не меняя позы, без истерики и даже без звука. Как сраженный шальной пулей солдат – в замедленной съемке.

– Вы любите его. И вправе требовать любви к себе. Не бойтесь. Она ведь есть…

Полина протянула руку и провела по голове Марии. Та захлебнулась в поднявшемся как цунами рыдании и на вдохе сорвалась, опрокинула назад стул и за долю секунды исчезла. Как будто ее и не было.

Три дня после этой встречи Поле было очень плохо. Она не спала ночью. Вскакивала, бегала проверять, на месте ли Светочка. Одевала ее по утрам теплее, чем обычно, спрашивала каждые пять минут, не холодно ли ей? Не голодна ли? Не отходила от стола, пока та на радостях уплетала йогурты, – будто боялась, что ребенок подавится. Наконец, потребовала, чтобы девочка измерила температуру и выпила горячего молока.

– Мама, у меня ничего не болит. Посмотри горло. А-а!

– Молодец, Светочка. Я немного прилягу, меня саму что-то знобит. А ты поиграй одна. Если что-то надо, зови, хорошо? Садись, порисуй.

Все происходит для чего-то. И люди приходят к нам не просто так. Полина была уверена, что встреча с Марией – это притча в назидание. Но в чем мораль для нее самой?

Профессия психолога парадоксальна. Как сапожник без сапог, так психолог без… Без психологической помощи, что ли? В своих проблемах не разобраться. Родным не помочь. Даже если у тебя много клиентов и соответствующий доход, в жизни ты можешь оставаться человеком несчастным и одиноким. Это обескураживает тех, кто ищет психолога, чтобы взять урок, как стать счастливым. А между тем счастливые психологи ничего интересного вам не расскажут. Никакого секрета у них вы не подсмотрите. Набор банальных советов, которыми сегодня легко поделится любая читательница журнала «Психология». В том-то и дело, что нельзя быть банально счастливой.

Главная способность психолога – усиливать скрытые стороны личности, ее желания и мифологемы, причем до такой степени, чтобы они стали видны самому клиенту как на ладони. Хороший психолог – это резонатор, человек с расшатанной психикой. А счастливый, вернее довольный, человек скроен просто и крепко, без девиаций. Как шар, непроницаемый, обтекаемый, неуязвимый. Всегда в одном и том же положении. Все ваши проблемы будут отлетать от счастливого психолога как от стенки горох. И вы уйдете от него не освобожденным от усталости, страхов и напряжения, а униженным, пристыженным за то, что «такой большой, ай-я-яй, а не может стать счастливым!» Простым вещам не обучены-с.

Такой вам ни к чему. Да и вы ему не очень нужны, потому что он понятия не имеет, что с вами делать, кроме как денег взять, чтобы не обидеть.

Полина имела все данные, чтобы стать хорошим психологом, то есть достаточно несчастным, с глубоким внутренним миром. Но пока это ей трудно давалось. Когда входишь в состояние резонанса с другим человеком, начинаешь говорить вещи, о которых прежде не задумывался. Как оракул, вещаешь, не до конца понимая смысл космических посланий . А потом человек уходит, и ты снова превращаешься в себя, со своими проблемами. Тут есть нечто родственное с актерской профессией. Актер выходит на сцену и проживает особую жизнь, иногда чужую, мало ему понятную, совсем не близкую. Он входит в особое состояние, становится тождественным чужой интонации и вдруг начинает ходить как-то размашисто, говорить картавя, кривляться, как в детстве. Как бесноватый или загипнотизированный. Но зайдите за кулисы после спектакля, и вы со сворой обученных собак не найдете героя сцены, потому что даже запах меняется, когда человек играет.