Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

— Из-за тебя атаман приказал расстрелять Вализара. А заодно и Джама Голя, он просил, чтобы тебя отпустили…

«Все кончено, — подумала Шинки. — Последняя надежда была на этого Джама Голя».

Существо обошло вокруг Шинки, глупо улыбнулось, подошло ближе и развязало Шинки руки. Только теперь Шинки разглядела, что это мужчина.

— Приказ атамана надо выполнять. Кто ослушается — того как Вализара… — Он продолжал топтаться на месте. — Это не трогай. — Он рукой показал на валявшиеся в углу рядом с деревянными ящиками круглые предметы размером с яблоко.

Осмелев, Шинки спросила:

— А что там?

— Эту штуку надо взять вот так, кольцо в зубы и бросить, только подальше от себя, а то мокрое место останется! — сказал он и с гордостью добавил: — Нас этому, знаешь, где учили? Там, за кордоном!

— А в ящиках что? — спросила Шинки.

— Там патроны для пулемета. Ты поосторожнее, сестричка. Сиди потихонечку и ради господа бога не трогай ничего. Приказ атамана! Ты теперь тоже атаманова, вот как! А я тебе прислуживать буду, принесу, что надо, присмотрю за тобой. Приказ атамана!..

Мужчина уже собрался уходить, как вдруг Шинки бросилась к нему с мольбой:

— Голубчик, миленький! Скажи атаману, чтоб свадьбу сыграл как положено по нашему мусульманскому обычаю! Прошу тебя, скажи! Я согласна всю жизнь рабой его быть, только чтобы по закону…

Сквозь окно пробивались лучи заходящего солнца. На пороге снова появился слуга. Глупая улыбка, видно, так и застыла у него на лице. Он поставил перед Шинки миску с шурбой, положил половину лепешки.

— Атаман велел муллу привести. Сейчас все собрались в саду, под персиковым деревом. Обедают. Пока пообедают, как раз мулла подоспеет. И ты поешь. — Он указал на миску. — Приказ атамана, кто ослушается — того… — Слуга закатил глаза, красноречиво провел ребром ладони по горлу и ушел.

Шинки отщипнула от лепешки. «Скольких же девушек постигла такая участь, как меня?! И сколько еще их будет, несчастных? Какие мучения придется мне вынести?»

Она позвала слугу и попросила принести автоба[ Автоба — узкогорлый кувшин.] с водой, чтобы совершить омовение рук и лица. Слуга, пятясь назад, быстро ушел, чтобы выполнить просьбу…

Все сидевшие в тени персикового дерева, словно по команде, повернулись в сторону дома, возле которого стояла Шинки. Глаза их от страха полезли на лоб, они слова вымолвить не могли, лишь шевелили губами.

— У нее граната! — раздался истошный крик.

Все повскакали на ноги. Шинки впилась зубами в кольцо, рванула и бросила гранату. Грохот разорвал послеполуденную тишину. Едкая гарь поползла по саду. Шинки бросилась обратно в комнату. Захлопали беспорядочные выстрелы. Двое караульных бросились к дому. Следующая граната разорвалась у них под ногами, прямо на пороге. От взрыва повылетали стекла из окна в комнате Шинки, они лопнули, как мыльный пузырь.

Ветер постепенно развеял дым. Оставшиеся в живых бандиты бродили по саду, собирая изуродованные взрывом тела и укладывая их в ряд на обгорелую бурую траву. С краю лежала Шинки. Пыль серым налетом покрыла ее густые черные волосы и белый шарф, обмотанный вокруг шеи. Сквозь светлое платье проступали, все увеличиваясь, алые пятна крови. Пальцы судорожно сжимали гранату.

Перевод с дари В. Овчаренко

Еще ни разу за сорок с небольшим лет своей богатой событиями жизни староста Кемаль-эд-Дин не чувствовал себя таким несчастным и одиноким, как в тот вечер. Днем лишние джарибы[ Джариб — мера земельной площади. Около 0,2 га.] принадлежавшей ему земли просто так, даром, отдали людям, не имевшим ни собственной крыши над головой в этой благодатной стране, «ни своей звезды на семи лазурных небесах». Вспоминать об этом было для старосты сущим мучением. Весь день не переставая у него кружилась голова и стучало в висках.

Лежа на тюфяке, он отыскивал свое туманное будущее в квадрате потолка, среди плоских и гладких прямоугольников облицовки. Долгие и бесплодные раздумья утомили его. Он встал, — раскормленный, с отвислым подбородном и выступающим вперед животом, подошел к окну и прижал лоб к холодному стеклу, чтобы хоть немного умерить боль. За окном он увидел свой виноградник, который, словно драгоценное ожерелье, тянулся вдаль по черному бархату ночи. Острый взгляд его воображения метался в гибких силках виноградных лоз. В спелых гроздьях ему чудились жемчуга и рубины. Он хорошо понимал, какого сокровища лишился, — казалось, все радости жизни покинут теперь мирный кров его дома и безвозвратно уйдут в другие, далекие земли. Настроение было пасмурным, как дождливое небо, и только присутствие в доме женщин удерживало старосту от рыданий. У него вырвался тяжелый вздох. От всех этих волнений староста окончательно пал духом. С виноградника он медленно перевел взгляд на небо. На краю, сбившись в кучу, сиротливо жались темные облака и так же, как он, были не прочь поплакать, но в середине небо было чистым. Взгляд старосты погрузился в его тихую глубину, и он почувствовал облегчение. Однако лукавые звезды, видя старосту Кемаль-эд-Дина в таком скверном настроении, подмигнули друг другу и расхохотались. Их острые лучи, сверкнув в темноте, разбередили ему душу. Горе, огромное как гора, сдавило грудь. Все вокруг завертелось… и его вскинутый вверх кулак вдруг с силой опустился на большое оконное стекло…