Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей

— Какое послание? — закричал Базгуль. — В котором он нас рабами называет? Мириться я готов, но ведь хан хочет, чтобы нас снова чужеземцы поработили? Неужели я во время священной войны сражался за то, чтобы на старости лет стать рабом?

— Надо мириться, — ответил сын саиба.

— Сытый не может подружиться с голодным. Богатые не желают, чтобы бедняки ели досыта, имели свою землю и свой дом. Чтобы дети бедняков учились. Они хотят, чтобы страной снова правили грабители, кровопийцы. Люди, а вы хотите этого?

— Никогда! — хором крикнули крестьяне.

— Народ только пробудился к активной жизни, а ты хочешь, чтобы его опять поработили?! — спросил Суркай.

В это время распахнулась дверь и появились две девушки.

— Такого никогда не будет! — ответила одна из них.

Это была Бадри, дочь дядюшки Базгуля. С ней пришла Зарцанга — дочь Шади. Обе с винтовками.

Односельчане рты разинули от удивления. Перекинув винтовку с плеча на плечо, Бадри сказала:

— Отец прав. Мы всем готовы пожертвовать ради родины и революции. А кому дорога собственная шкура, пусть отсиживается дома. Но пусть знает, что женщины презирают трусов. Мы готовы сражаться против рабства плечом к плечу со своими братьями.

Суркай при последних словах Бадри покраснел. Ему вспомнился такой случай…

Стояли последние дни лета. Молодежь была занята укреплением военных позиций. Трудились день и ночь.

Однажды вечером парни взяли с собой на чью-то свадьбу Суркая, чтобы он немного отдохнул. Музыка, танцы, веселье, костры. Будто не было войны. Лишь изредка о ней напоминали далекие выстрелы.

Вдруг Суркай заметил девушку в красном платье, с блестевшим при свете газовых ламп тиком на лбу. Она смотрела на Суркая и улыбалась. Девушка была очень хороша собой. Мечтательный взгляд, тонкий нос, румянец, алые губы, на шее гирлянда из гвоздик. Суркай не сводил с девушки глаз и всякий раз, когда их взгляды встречались, краснел. Вдруг кто-то позвал Бадри, и она убежала.

Образ ее расплылся как отраженье в воде от брошенного в нее камня. Суркай пошел танцевать, чтобы прогнать видение.

Воспоминания нахлынули на Суркая, заставив его на миг забыть о действительности.

Из задумчивости его вывел голос Базгуля:

— Ну, ребята, я жду. Что скажете, Адамхан, Заргуншах? Так и будете молчать? Неужели мы допустим, чтобы вместо нас революцию защищали наши дочери? Какой стыд!

Слова девушки никого не оставили равнодушным. По худжре пронесся шелест, который перешел постепенно в гул.

— Клянусь, она права!

— Она отважна, как ее отец.

— Это дочь дяди Базгуля?

— Сестра Мангая?

— Ее брат — член комитета защиты революции.

— Дядя Базгуль, — заговорил наконец Заргуншах. Голос его звучал неуверенно и дрожал. — Если мы пойдем на поводу у женщин, никогда не примем правильного решения. Женщины только вносят раздор и мешают делу.

В той стороне, где сидели девушки, раздался не то стук, не то треск. Бадри и ее подруга держали в каждой руке по камню и стучали ими друг о друга. Глядя на них, крестьяне не могли сдержать улыбки. Дело в том, что, согласно обычаю пуштунских племен, женщины не принимали участия в решениях джирги, но если, по их мнению, какое-нибудь решение шло вразрез с волей народа, они в знак протеста стучали камнями.

— Ты не прав, Заргуншах, — перебил его Базгуль. — Девушки ничего плохого не сказали. Не сегодня завтра женщина будет играть в обществе важную роль. Они нам не мешают, а помогают. Хотят, чтобы джирга делала полезное дело.

Заргуншах метнул злобный взгляд на Базгуля, но возразить побоялся.

— Послушай, Заргуншах, — сказал Суркай, — теперь хозяевами земли стали сами крестьяне, трудящиеся, весь народ. На них опирается наше правительство. Крестьяне знают, кто им друг, а кто враг.

На миг воцарилась тишина. Заргуншах и Адамхан поднялись.

— Куда это вы собрались, ребята? — крикнул Базгуль, — джирга еще не кончилась.

— Никуда они не уйдут, — спокойно произнес Суркай, — пока не докажут джирге свою непричастность к взрыву школы.

По худжре снова пробежал шепот. В это время отворилась дверь и два товарища из комитета защиты революции ввели в худжру высокого худощавого человека с бородой и усами. Заргуншах и Адамхан испуганно переглянулись.

— Ведь это же Торай, управляющий саиба! — Чуть ли не хором воскликнули крестьяне. Шади не сводил взгляда с управляющего. На лоб волнами набежали морщины, в ушах звенело и сквозь звон звучал один и тот же вопрос: