Фабрис Каро - Фигурек

— Нет, просто подумал: а что, если пригласить вас пойти чего-нибудь съесть и выпить?

— Ох, не получится, к сожалению. Надо ишачить. Вообще-то молодец, что пришел, а то ведь я опоздал бы: мне через четверть часа положено находиться в церкви…

Стучу в дверь — три раза, но очень осторожно, сам едва различаю свое царапанье, возможно, в глубине души мне вовсе и не хочется, чтобы меня услышали там, внутри, так было бы куда легче. Решаю подождать десять секунд, потом уйти. Жюльен открывает дверь на седьмой секунде. Лицо его, стоило ему меня увидеть, просто просияло, он восклицает: «Какой приятный сюрприз!» — и я верю, что он искренне обрадовался моему приходу, хотя в подавляющем большинстве случаев это восклицание означает прямо противоположное тому, что человек на самом деле чувствует. Мы обнимаемся и желаем друг другу веселого Рождества. Правду сказать, как сплошь и рядом делают застенчивые люди, мы словно бы оговариваемся и хором выкрикиваем: «Роселого Веждества!»

В квартире, куда я прохожу вслед за Жюльеном, меня встречают открытия. Ощущение такое, что эта квартира — дочь той, которую я так хорошо знал. Стены те же, но все помолодело на двадцать лет. Массивный дубовый стол, занимавший прежде центр комнаты, исчез, а на его месте появился — родился, что ли, от того стола? — маленький журнальный столик цвета апельсина, добавивший помещению тридцать квадратных метров площади. Куда ни глянь — занавески. Пестрые, в красных тонах, похожие на марокканские ковры — но именно что не ковры, а занавески. Кстати, и обои, кажется, тоже другие: какие были раньше, не помню, но сомневаюсь, что такие вот, салатовые, нет, пожалуй, цвета недозревших яблок — его и встретишь разве что в детских книжках, ничего подобного в жизни не существует или, по крайней мере, до сих пор не существовало… И еще одна деталь, на первый взгляд ничего не значащая, но для меня в высшей степени символическая: нигде никаких следов коллекции. Конец эпохи. То есть вот что произошло — они решили стать другими.

— Выпить хочешь?

Я отвечаю этому почти незнакомцу, одетому по молодежной моде: «Да, и налей то же, что себе!» Вообще-то нет ничего смешнее тридцатилетнего мужчины, одетого по молодежной моде, но он смешным не выглядит. Может быть, это оттого, что он и вообще стал таким… Может быть, его старая одежда уже не выражает его истинной сути…. Может быть, жалкий старый дурак — тот, кто думает, будто жалкий старый дурак — это кто-то другой.

Он протягивает мне рюмку ликера из даров моря, и мы чокаемся, а затем на автопилоте пускаемся в разговор ни о чем, такой пустой, словно его и вовсе нет. Странно, но в разговоре этом не затрагивается тема смены обстановки в их квартире, нам удается ни разу прямо не коснуться причин внезапной мутации моих друзей — так человек, которому только что ампутировали обе ноги, говорит с вами о начале нового литературного сезона. Я дико страдаю от всего этого. У меня как раз наступил период, когда я особенно нуждаюсь в ясности, прозрачности, в пересмотре пункт за пунктом всего происходящего со мной и вокруг, в том, чтобы любую реальность можно было попробовать на ощупь… я просто сгораю от желания немедленно пойти в атаку, спросить его с самым невинным видом, как бы между прочим, развязно, будто веду телепередачу: «А эти резкие перемены, Жюльен, с чем они связаны?» Но я не говорю ничего. Довольствуюсь тем что вместе с ним вяло поругиваю тележурналы — ну до чего же они стали неинтересные!

Тут в комнате появляется Клер. Она, видимо, помыла голову и теперь сушит волосы полотенцем. Сначала она удивленно вскрикивает, но не проходит и минуты, а мне уже кажется, будто Клер тоже очень рада меня видеть. Волосы у нее стали непонятного цвета… Они покрашены хной — хной! Ей бы еще штаны пошире… Ба! Да штаны-то у нее как раз широченные!..

Клер меня целует, желает мне веселого Рождества. Говорит еще, что мне очень идет борода, я, дескать, с бородой напоминаю одного актера, сейчас его фамилия вылетела у нее из головы, но на языке вертится, так что она скоро вспомнит.

— Ты вручил ему подарок?

— Нет, тебя ждал…

Подарок! О черт! Я опять забыл про подарки! Клер наклоняется, ищет в углу (под постером с картиной Тапиеса [51] http://www.theo-zimmerman.freeserve.co.uk/tapies.htm — здесь можно посмотреть работы Антони Тапиеса (р. 1923), каталонского живописца, графика, скульптора и художника книги, одного из виднейших мастеров мирового искусства второй половины XX века. — раньше ничего подобного тоже не было) и, вся сияя, протягивает мне большой пакет. Я настолько же растроган, насколько и сконфужен. Начинаю сбивчиво объяснять, что у меня сейчас голова идет кругом, что их подарки оставил дома, что уверен: эти подарки им понравятся, а они мне отвечают, что это не имеет значения, совсем не обязательно, чтобы я им что бы то ни было дарил. С настоящими друзьями всегда так — они не слышат твоего вранья, слышат только твое сердце.