Джоджо Мойес - Корабль невест

Найкол протиснулся в начало очереди, вызвав возмущение у стоявших впереди женщин.

— Фрэнсис Маккензи, — сказал он женщине из вспомогательной службы. — Где она?

— А вам какое дело? — рассердилась женщина. — Моя обязанность благополучно высадить этих дам на берег.

Он схватил ее за плечо и повторил охрипшим от волнения голосом:

— Где она?

С минуту они мерили друг друга взглядом. Наконец она сдалась и пробежала кончиком пера по списку:

— Так вы говорите, Маккензи. Макки… Маккензи Б… Маккези Ф. Она, что ли? — спросила женщина, а когда он выхватил у нее планшет со списком, сказала: — Она уже сошла на берег. А теперь, с вашего позволения…

Найкол перегнулся через ограждение, пытаясь разглядеть в толпе эту стройную фигуру, эти рыжеватые волосы. Но видел только море голов внизу.

Чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, он в отчаянии закричал: «Фрэнсис! Фрэнсис!» — хотя уже в глубине души понял, что потерпел сокрушительное поражение.

Голос Найкола, хриплый от стеснивших грудь эмоций, на секунду разнесся над толпой, а затем затих где-то над морем.

Капитан Хайфилд покидал корабль одним из последних. Он уже успел со всеми попрощаться, но на трапе замер, словно не желая сходить на берег. Когда старшие офицеры поняли, что он не торопится спускаться, они пожелали капитану Хайфилду удачи и покинули корабль. Добсон, поспешно сказав «до свидания», похвастался очередным назначением. Даксбери сошел в обнимку с одной из невест. Ренник, задержавшийся дольше других, прочувственно пожал своему командиру руку и, не глядя в глаза, попросил «хоть немножко беречь себя».

Капитан Хайфилд опустил руку ему на плечо, а затем вложил что-то ему в ладонь.

И вот он остался у трапа совершенно один.

Те, кто наблюдал за кораблем с пристани, те немногие, кому было до этого дело, если учесть, что у всех сейчас, честно говоря, нашлось чем заняться, впоследствии удивлялись, что капитан стоял совершенно один, когда пристань кишела людьми. И, как это ни странно звучит, они еще никогда не видели, чтобы взрослый мужчина выглядел таким потерянным.

Я видела его тогда в последний раз. Но вокруг было столько людей — они орали, визжали и толкались, — что ничего нельзя было разглядеть. Я подняла глаза, и кто-то потянул меня за руку, и какая-то парочка слилась в страстных объятиях прямо передо мной, и они без конца целовались, и целовались, и целовались и, похоже, даже не слышали, когда я попросила меня пропустить. Я ничего не видела. Я абсолютно ничего не видела.

И в тот самый момент я, похоже, поняла, что проиграла. Проиграла вчистую. Потому что могла стоять так и день и ночь и, наверное, целую вечность, а ведь человеку иногда надо переставлять ноги одна за другой и двигаться дальше.

Но в конце концов я именно это и сделала.

После того, как бросила на него прощальный взгляд.

Как печально, что у меня были замечательные товарищи, но я больше с ними не общаюсь… На войне существует настоящее солдатское братство, и ты встречаешь очень много хороших людей. И те из нас, кто вспоминает былое, признают, что мы совершили ужасную ошибку, потеряв друг с другом связь.

Л. Тромен. Вино, женщины и война

2002 год

Стюардесса с дежурной улыбкой ходила по проходу и проверяла, у всех ли пристегнуты ремни перед посадкой. И она не заметила, что одна пожилая дама почему-то слишком часто трет глаза. Сидевшая рядом с ней внучка застегнула ремень, а затем положила журнал в кармашек на спинке переднего кресла.

— Это самая грустная история из всех, что я слышала.

— Не такая она и грустная, моя дорогая. Бывают гораздо более печальные.

— Теперь я понимаю, почему ты так отреагировала, увидев тот корабль. Боже мой, и каковы были шансы, чтобы после стольких лет такое случилось?!

— Очень небольшие, полагаю, — пожала она плечами. — Хотя, возможно, здесь нет ничего удивительного. Многие списанные корабли идут на слом.

К ней вернулось прежнее самообладание. Дженнифер заметила, что с каждой новой милей, отделяющей их от Индии, бабушкина защитная скорлупа становится все крепче. Ей даже удалось пару раз отругать Дженнифер за то, что та не туда положила паспорт и пила пиво перед обедом. Но Дженнифер это даже порадовало и немного успокоило. Ведь, пока они не сели в самолет, бабушка за шестнадцать часов не проронила ни слова. Она будто уменьшилась в размере, стала еще более хрупкой и явно чувствовала себя не в своей тарелке, несмотря на комфорт роскошного отеля и зала ожидания первого класса, которым им разрешили воспользоваться служащие авиакомпании. Дженнифер держала ее за худую руку, обтянутую пергаментной кожей, и чувствовала, как сердце сжимает чувство вины. Не стоило брать ее с собой, шептала ей совесть. Она слишком старая. А ты принудила ее пересечь континент и заставила ждать в раскаленной машине, точно собаку.