Леонид Могилев - Созвездие мертвеца

…Комната наша большая и светлая. Даже низкий потолок не крадет этот свет. Широкая кровать, холодильник, неизбежный телевизор, душ за полупрозрачной дверью. Мы с Аней по-прежнему не разговариваем. Она молча уходит в душ, потом я. Потом мы ужинаем внизу, в баре, и уходим в город.

Я начал новый этюд утром. Влажной кистью прошелся по листу, подождал, пока влага проникнет в его поры.

Я закрыл глаза. Голубое небо, золотое солнце, красноватая охра каменистой земли. Хвоя южных сосен отливает серебром. На ветках длинные мягкие иглы. Совсем рядом растут оливы. На горизонте — горные кряжи. Душистые травы, гарь лесных пожаров, оливковое масло на горячей сковороде и горячая сухая пыль. Я должен все это написать. Юг этот, мимолетный, как и все наше путешествие, которое, кажется, скоро должно закончиться, вошел в мое сердце и остался в нем.

Я начинаю с земли. Вот эта охра — то, что нужно. Добавим немного желтого. Самую малость…

Я писал до самого обеда. Она неслышно вошла в комнату, встала за моей спиной.

Это Север. Там, за проливом, Англия. Можно продолжить этот побег, продлить агонию. Но мне гораздо милее умереть здесь. Можно в Бретани, можно в Нормандии. Или в Артуа. Во Фландрии. Только здесь, на Севере. Это небо, совершенно перламутровое, эти облака, проносящиеся, подобно экспрессу, и сеющие дождь. Вот они есть, а вот их нет. И опять солнце. Воды Атлантики — совершеннейший свинец. Тот, что войдет мне под лопатку, в бедро, а потом в уже беспомощный и беззащитный затылок. А пока сырой прохладный ветер тянется со свинцовых вод Атлантики.

Должно быть, по утрам на пастбища, разделенные колючей проволокой, приходят туманы. Туманы над пастбищами и яблоневыми садами. Если двигаться в направлении Родины, на Восток, то за Па-де-Кале начнутся бесконечные картофельные поля, а потом шахты. Постепенно исчезнут виноградники. Там Восток. Северо-восток. Там ледяные замки, не чета песочным, там Северные правители. Там паленая водка и рекомендации Международного валютного фонда. Медведь. Славянский народ. Так именовал Мишель Нострадамус несчастную землю. Великое войско собрано Молодым человеком. Он отдаст себя в руки врагов. Однако Старец, сын половины свиньи, сделает друзьями Шалон и Маскон, то бишь Москву. Так вот старик Завалишин трактовал Мишеля. Только это когда еще будет. Прежде арабы придут в Европу, потом китайцы двинут через Урал. Это потом полсвиньи и Маскон. А пока сиди на берегу Ла-Манша и медитируй.

Что плохо на Севере? Не на том, настоящем, а на этом, относительном. Пикандрия или Фландрия. Чем дальше на север, тем меньше кафе. Как на Юге, где ярко-красные огромные абажуры, где столики на улице. На этом Севере предпочитают скрываться от непогоды дома и надираться кальвадосом втихую. Тяжелая мебель, которой заставлены жилища. Камины и жаровни. Сыр понэвек или бри. Камамбер так себе.

Я поднимаюсь и иду к рынку. Здесь у фонтана самодостаточные мужчины играют в петак. Катают шары. Я могу часами следить за их игрой. Шары тяжелые, от частого употребления блестящие, будто кто-то начистил их. Поверхность неровная, в мелких выбоинах. Это сталь такая мягкая. Как сыр. Там, на настоящем Севере, плавят настоящую сталь.

Я покупаю длинный багет, паштет, литровую бутыль легкого красного винца и иду в отель. Девчонка, должно быть, там. С багетом под мышкой и в чистой майке с эмблемой футбольного клуба из одноименного города Брест, в легких туфлях и вельветовых брюках я неотличим от француза. А значит, расчетлив и черств, мелочно себялюбив, вздорно тщеславен, высокопарен и неискренен. Я шовинист и мещанин. Я корыстолюбив. Я совершеннейшая свинья. Такую ориентировку дал мне мой марсельский друг Серж Жюли, то бишь Жилин. Они вдобавок и тезки, Жилин и Желнин. Хорошая компания. Еще Аня Сойкина.

Вот она, кумир души моей. Смотрит телевизор. Едва мне кивает. Я кладу покупки на стол и иду в душ. Когда возвращаюсь, обнаруживаю хлеб нарезанным на тонкие кружки, паштет намазанным, вино открытым и разлитым в два стакана.

Голубое небо, золотое солнце, красноватая земля. Хвоя сосен, отливающих серебром. По сравнению с работой, оставленной Игорем Михайловичем в Нормандии, прогресс налицо. Такой этюд не страшно повесить и у себя дома. Но это вещественное доказательство. Только вот чего? Того, что этот Игорь Михайлович был здесь, спал с девчонкой, слонялся по городку, писал этюды? И потом, как и в прошлый раз, почувствовав приближение опасности, покинул жилище и сбежал? Еда в тарелке, майки и рубашки на стуле и в шкафу. Покидали комнату они быстро. Сейчас начнется рутина — обыск и составление протокола. А пока нужно побеседовать с хозяином гостиницы.