Леонид Могилев - Созвездие мертвеца

Подняв голову от листа, в оконном окоеме я увидел женщину возле колодца…

Я познакомился с ним сегодня днем, а уже ночью отправился в гости.

— Все рушится. Они заставили все этими говняными супермаркетами. Этим дерьмом американским кормят людей. Когда-то у нас было несколько небольших магазинчиков. И Дюран и Дюпон разорились. Но я еще держусь. Я булочник. А без багета, извините, они не скоро обойдутся. Замороженная пицца — воплощение дерьма. Хлеб — это плоть Родины.

Я пил божоле и закусывал свежайшим белым хлебом, полчаса назад вынутым из печи. Теодор переоделся, но все не спешил покидать свою пекарню.

— Ты встаешь-то во сколько?

— Первым встает сын. Включает печь, готовит стол, проверяет замес. Он года два учился, прежде чем я его пустил в дело.

— А захочет он принять от тебя бизнес?

— Гастон-то? Пусть попробует. Вообще-то нация возвращается к земле. Все меньше молодежи интересуется деньгами, ценными бумагами, спекуляциями с недвижимостью. Вот посмотришь. Еще десять лет, может быть, даже пять-шесть, — и никакого супермаркета здесь не будет.

— А что будет?

— Будут три-четыре магазинчика и шикарный рынок. Там будет все. Давай еще выпьем.

— А во сколько твоему сыну нужно вставать?

— Где-то в половине четвертого. Печь мы будем до двух дня. Потом можно отдохнуть до пяти. И до семи вечера снова сюда.

— Но сейчас не семь вечера и не два ночи.

— У меня проблемы. Муку неудачную купил. Оплошал. Теперь вот кручусь.

— Но хлеб-то прекрасный.

— Это ты приукрашиваешь. Хлеб хуже, чем всегда. Но мог быть совершенно плохой.

— Ничего, если я еще посижу?

— Сиди, конечно. Нужно иногда расслабиться.

— Ты вообще-то пьющий?

— Не понимаю твоего вопроса…

— Виноват.

— Опять не понимаю. Откуда ты?

— Я из Польши. Преподаю язык.

— В каком городе?

— В Кракове.

— Я не был в Кракове. А кто ты по рождению?

— Дедушка из Нормандии, мать из Гаскони. Война. Родился вообще в СССР. Но потом родители оказались на оккупированной территории. На Север не вернулись.

— О! Как там зимой? Очень холодно?

— Я слабо помню. Помню, что в детстве носил валенки. Играл в снежки. Белоруссия не самое холодное место.

— Ты, значит, из России. Ты сибиряк.

— Нет. Это еще дальше.

— Раз ты сибиряк, выпьем водки. У меня есть анисовая. У меня тут все есть.

— Нельзя ли еще хлеба?

— Почему же нельзя? Ты и вправду не француз. Но говоришь здорово. Сейчас я принесу булочки с маком. И масло есть. Давай.

Теодор возвращается.

— У меня полтора выходных в неделю. И на пенсию я надеюсь уйти в пятьдесят пять. Домик уже купил. Ты любишь ловить рыбу?

— Давно этим не занимался.

— Я не могу не ловить.

— А сколько лет ты печешь хлеб?

— Шестнадцать.

— Ты настоящий мужик.

— Хочешь, научу тебя печь? Пойдем, сделаешь десяток булочек.

Мы уходим. Теодор показывает, как лепить булочки, как работает печь, как ставить. Я делаю с десяток, потом он отбирает у меня рабочее место.

— Ты посмотри. Они совершенно кособокие. Надо мной смеяться будут. Дай-ка я сделаю все снова. Пойди выпей водки.

Он возвращается через пять минут.

— Ты думаешь, для чего я это все делаю? Встаю в три часа, света белого не вижу?

— Для чего?

— А ты не догадываешься?

— Любишь это дело.

— Я людей люблю. Хлеб может быть совершенно разным. Не то что дерьмо из супермаркета. Хотя и они мне иногда делают заказы. А людям нужно одним поподжаристей, другим не очень пропеченный. Штучный заказ. Потом, пирожные. Этим занимается жена. Ореховый торт уже никому не нужен. А ведь недавно это была наша гордость. Но мы выкрутимся. Приезжай к нам через год. Приедешь? Давай еще выпьем. По-сибирски.

Мы допиваем бутылку как раз к трем часам, когда на смену приходит его сын, вместе с женой. Она уводит Теодора. Мне нужно возвращаться.

— Так кто все-таки эти люди?

— Серж их привез. Серж Жюли, хозяин дома.

— Он сам тут живет?

— Нет. Его здесь не было года два, мы с Фернандой присматривали за домом. По-соседски. А Серж живет в Марселе. Работает в ателье.

— В каком?

— У художника. Он и сам художник.

— Это его работа?

— Дайте-ка сюда… Нет. Это не рука Сержа. И притом он, как это называется, ну, современная живопись, где ничего непонятно.

— Абстракционизм?

— Нет. Не то слово. Я забыл.

— Так это не его лист?

— Нет. Это пейзаж. Наши окрестности. Вот, я узнаю холмы. Видите? Церковь вдали. Хороший художник. Но не очень опытный.