Антун Шолян - Гавань

Инженер смежил веки и попытался представить себе свою Гавань, такую, о какой мечтал: белое, чистое, геометрически правильное сооружение, населенное счастливыми людьми, занятыми множеством разных прекрасных дел. Но в скрипе подъемных кранов, в облаках пыли от рассыпающихся стен, в грубых окликах бригадиров, в рабском копошении строителей образ Гавани начинал расплываться, тускнеть и исчезал среди грязи, разрухи, дикого зноя.

Он старался очистить этот образ в своем воображении, словно наводя его на резкость в фотоаппарате, но на выбранную им экспозицию постоянно накладывались новые непрошеные детали: ящики вонючей рыбы, ржавые железные бочки, полуголые носильщики с пыльными мешками цемента на спине, все грязное, черное, липкое от пролитой нефти и мазута. Такие же грязные, груженные ненужным грузом суда в мутном, мертвом море, где не могут существовать даже моллюски.

Его передернуло от этого превращения: как, разве моя мечта, старая моя союзница, обернулась против меня? Может, я просто задремал на солнцепеке? У него не было сил встать и снова с головой окунуться в эту суматоху.

Инженер снял защитный шлем, в полудреме прикрыл глаза и, бессильно приклонив к чему-то голову, вдруг вспомнил своего профессора. Он ясно представил себе его прохладный кабинет, такой, каким увидел его, когда пришел подписать зачетку. Совершенно неожиданно старик разразился длинным монологом, что было абсолютно не в его обычаях.

— Легко построить мост, — сказал тогда старикан, — но становится тяжело, когда подумаешь, кто и как им потом воспользуется.

Слободан нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Обычно мы, не правда ли, привыкли считать мост необходимым средством сообщения. Но для какого «сообщения» это средство, а?

Слободан порывался заметить, что он пришел не на экзамен, а за пустячной подписью. Хватит уже, досыта научились. Но профессор поспешил сам ответить на поставленный каким-то другим экзаменатором вопрос.

— Абстракция. Формула. Как в геометрии, мы должны иметь некие воображаемые точки, чтобы ухватиться за них в хаосе. Я всегда представлял себе двух старых мудрых китайцев, которые, склонив головы и сложив руки, мелкими шажками, в своих мягких сандалиях, каждый вечер отправляются друг к другу в гости то на один, то на другой берег реки, потом они медленно попивают вино и мирно беседуют, а соединяющий их мост — стройный, высокий, прозрачный, словно радуга, покоится в каком-то совершенном равновесии, которое мы не в силах рассчитать…

— А тем временем китайцы до того расплодились, что подобная идиллия уже невозможна, — вставил Слободан с невинным видом.

Профессор посмотрел на свои руки, судорожно терзавшие комочек смятой бумаги. Затем снова поднял глаза.

— Видите ли, человек строит мост через реку, чтобы связаться с людьми на другом ее берегу, а в то же самое время ссорится со своим ближайшим соседом и грызется с женой, словно собака с кошкой. Знаете, я однажды тоже проектировал мост. А потом по нему проходили танки.

Какое-то мгновение он смотрел перед собой, будто видел эти танки, потом очнулся и поставил свою последнюю подпись в зачетной книжке Слободана.

— Все мы только орудие в руках недалеких пророков — сиюминутной пользы, — добавил он и, улыбаясь, протянул Слободану зачетку. — Это, Деспот, просто цитата. Поэтическая. И мы этого не проходили, правда? И знать этого не должны. Вы, вероятно, не читаете стихов?

— Нет, не читаю, — сказал Слободан. — Некогда, надо много заниматься.

И, едва дождавшись, когда старик перестанет его мучить, выскочил из кабинета. Сейчас он сам удивился, почему так запомнился ему этот давний разговор почти дословно, запомнил даже руки, треплющие бумажку, даже грохот танков, огромных зеленых жуков, ползущих по мосту, который он и сейчас, закрыв глаза, совершенно отчетливо слышит. Вскоре после этого разговора профессор или вышел на пенсию, или умер. Слободан больше с ним не встречался.

Сказал бы он теперь, что и гавань легко построить? Что худшее придет, когда все будет сделано, когда мы должны будем научиться жить с собственным детищем, бросать здесь якорь? Что речь идет о какой-то высшей, последней, метафизической функциональности?

Может быть, дело не в сыпучем или жидком грузе, а в ноше, взваленной на человека, о которой никто не думает и которую ни одна гавань не сможет защитить, ни один мост выдержать. Если даже гавань получится такой, какой ее рисует мое истерзанное воображение, стоит ли ее вообще строить? Не обманет ли она нас в конце концов? И буду ли я только обманут, как и другие, или на меня ляжет вина за общий обман, в котором я ревностно принимаю участие?