Сергей Залыгин - Тропы Алтая

Должно быть, потому, что до сих пор ему совершенно чужды были сомнения, теперь они приходили к нему по любому поводу.

То он видел все окружающее как целое: все являлось ему следствием очевидных причин, все вокруг подчинялось пятилетним планам, люди, казалось, только по какой-то устаревшей привычке что-то еще совершают порознь друг от друга, тогда как на самом деле история построила их в ряды, ряды в колонны, и так они все идут к одной цели, к одной судьбе.

То ничего общего он вдруг обнаружить между людьми не мог.

Пришлось Вершинину поехать в Омск, в сельскохозяйственный институт, так он его не застал, не было такого, а на каждом этаже большого красивого здания со следами готики в архитектуре помещалось по одному самостоятельному институту: ИМОХ — Институт молочного хозяйства; Инзеркульт — Институт зерновых культур; СИОТ — Сибирский институт организации территории. Три директора перезванивались по телефону с этажа на этаж, делили аудитории, преподавателей, библиотеку, общежития, все, что можно, и все, что нельзя было разделить, и собирались выделить еще четвертый институт — плодовых и овощных культур — Иплоовкульт, кажется.

«Вот так же, — с горечью думал Вершинин, — была растерзана и моя наука!»

Однако ИМОХ, Инзеркульт и СИОТ снова образовали СИСХ — Сибирский институт сельского хозяйства, а «Материалы к пятилетним планам» не могли уже воспрянуть к жизни.

Действительно он знал свою науку или только думал, что знает ее?

Здоров он был или болен? Во сне он переживал смерть, умирая сам по себе; потом его душили, он тонул, кто-то крал у пего то руку, то ногу, то голову; кто-то ставил на затылок плотные заклепки многоударным молотком; и, наконец, один из его знакомых, весело ухмыляясь, целился ему в правый глаз из медвежьего пистолета, требуя отгадать калибр.

Калибр был, кажется, двадцать четыре.

Ни один из этих снов не мог повториться дважды, он сразу догадывался, что это сон, и просыпался.

И все-таки Вершинин сумел в тот раз истолковать все, что с ним произошло: он был на самом переднем крае своей науки и принял на себя все ветры, все удары судьбы, все надежды и потрясения, которые на долю этой науки выпали. Он верил в свое время. Время в целом все могло изменить, все вернуть ему сполна.

Инертность была совершенным антиподом этого времени и покуда время текло, а Вершинин жил, он не мог оставаться где-то за пределами течения.

Он решил, что нынче нужны не только мысли о проблемах, которым посвящались тома его «Материалов», а само дело.

Дело он избрал быстро: как рядовой специалист приступил к одной из практических проблем — к проблеме осушения Барабинской низменности.

Была поздняя осень. Вершинин обследовал систему осушительных каналов, которая в конце прошлого века была построена генерал-лейтенантом корпуса военных топографов И. И. Жилинским.

И тут вдруг ощутил, как безлика, как бесцветна может быть огромная проблема, когда она осуществляется практически день за днем, каких чудовищно ничтожных размеров может она достигнуть.

Сломался бур, а ему необходимо было взять почвенные пробы на влажность в разных расстояниях от осушительного канала.

Нужно было ехать в районный центр — на станцию железной дороги, чтобы бур сварить, но никто не давал ему лошадь, потому что в колхозе не оказалось хомутов.

Несколько дней сряду по невероятной грязи бесконечно длинной деревенской улицей он ходил к шорнику и уговаривал его починить хомут. И когда шел, и когда разговаривал с пьяненьким стариком шорником, никак не мог себе представить, что это он идет, он разговаривает, он — автор «Природы», «Производительных сил Сибири», «Материалов к пятилетним планам»!

Когда же хомут был наконец починен, осенние воды смыли мост через канал и никто не брался везти его на станцию.

Он пошел пешком, шел три дня и еще три ходил по районному центру в поисках слесаря и сварщика. Бур был починен, но дожди уж так насытили почву, что пробы на влажность потеряли всякий смысл. Теперь Вершинин должен был возвратиться на канал только для того, чтобы забрать свои полевые дневники, инструмент и кое-какие вещи. И он ждал оказии.

Прежде, если погода не благоприятствовала путешествиям, он мог запросто отложить свой маршрут до следующего года, изменить его, сделать остановку в населенном пункте, который чем-нибудь нравился ему.

Никогда в жизни не был он так рабски привязан к незначительному, мелочному делу вроде отбора почвенных проб; никогда не зависел от шорника или от слесаря.