Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

Л.-Ф.-Г. понял, что включился в нескончаемый кросс, где невозможно отличить успех от провала и где болезни и лекарства от них были ему равно ненавистны…

Ромен гнул свое:

— «Ты этого хотел, Данден!» [17] Крылатое выражение из пьесы Мольера. ( прим. перев.) . Подумай лучше о тех, кто страдает от того, что не получил премию. Подумай о всех тех, кто хотел бы быть на твоем месте. А если тебе в самом деле плохо, живи так, как будто весь этот цирк вообще для тебя не существует. Отдай эти деньги бедным. Запрись дома и пиши. А если не можешь писать, делай, что можешь. И старайся, по старой поговорке, хотеть того, что имеешь. Л.-Ф.-Г. с болезненным видом качал головой:

— Это не так легко, как ты думаешь. Все гораздо сложнее. Ты слышал о законах Паркинсона?

Конечно, Ромен слышал о них: количество работы остается тем же, а персонал, ее выполняющий, увеличивается ежегодно на два процента…

— Вот именно, — сказал Ле Кименек. — А есть еще «принцип Петера»: каждый индивид стремится занять уровень своей максимальной некомпетентности. На нем строятся все органы управления всех общественных и частных структур и прямо-таки мистические карьеры наших политиков. Мне кажется, что со мной произошло что-то в этом роде.

Эти бесконечные разговоры в конце концов начали меня раздражать.

— Слушай, — однажды резко оборвал я его, — я начинаю думать, что тебе доставляет удовольствие мучить себя, ты раздуваешь из мухи слона и Гонкуровская премия здесь ни при чем…

— Ни при чем! — взорвался он. — Ничего себе «ни при чем»! Мало того, что она обнаружила всю мою несостоятельность. На ней построено — камень за камнем — все мое несчастье. Я хотел иметь ее — это правда. Но теперь я жалею, что получил ее.

— А как же слава? — поддел его Ромен.

— Честно говоря, — ответил тот, — славы мне жалко.

— Ага! — пробормотал я. — Это как у святой… святой…

— Что ты там бормочешь? — спросил Ромен.

— Да нет… ничего… — отнекивался я.

— Так о ком ты все-таки говоришь?

— О святой Терезе Авильской…

— И что?

— Это она оплакивала свои мольбы, — когда они осуществлялись…

…Подошла очередь Жерара. Он прошел мимо нас, и я посмотрел ему вслед…

Нельзя судить людей, потому что их, в сущности, не знаешь… Взять хотя бы Жерара. Он совершенно несносен. Но насколько верно наше мнение о нем? Жерар всегда раздражал меня и Ромена своей тягой к публичности и страстной любовью к масс-медиа. Хуже того: вся его жизнь рассчитана, заранее составлена, подчинена заданной программе с маниакальной тщательностью…

— Человек, который слепо следует моде, — говорил мне Ромен, — чье имя не сходит со страниц газет, а лицо — с экранов телевизоров, кто дружит со всеми и оказывается везде, где должен быть, кто постоянно планирует свое будущее, — такой человек не может быть хорошим. С ним не пойдешь охотиться на тигра…

Снисходительность явно не была в числе добродетелей Ромена. Ему нравилось иметь врагов даже среди друзей. Составив себе определенное мнение о Жераре, Ромен никогда не менял его и осудил приятеля раз и навсегда.

— У меня много друзей, которых я не люблю, — объяснял он мне, — но этого я просто не терплю.

Я же был к Жерару более благосклонен. Презирать его — это было уже слишком. Может быть, он просто чувствовал себя потерянным в этом мире, и потому так старался не отстать от него? Среди стольких людей, которые действительно заслуживают недоверия и презрения, за что было так уж презирать этого парня, если он был повинен только в смешных слабостях? И кто их не имеет? Но Ромен обладал искусством находить себе объекты для критики. Его выбор пал на Жерара, и он вгрызался в него с аппетитом людоеда.

…Рука за рукой бросали розы на гроб Ромена. Поток не иссякал. Каждый из пришедших напоминал мне какой-нибудь совместный эпизод нашей жизни. Путешествия, страны, завтраки, любовь, ненависть, бесконечные споры, достойные или постыдные ситуации. Воспоминания отсылали меня в более или менее далекое прошлое. Действующие лица были те же — и уже другие. Прошло время, и лица, фигуры, речь, походка, манера держаться сильно изменились. Тайна жизни и времени хорошо поработала над нами. Но есть еще и тайна индивидуального сознания, и потому каждая жизнь — отдельная тайна… Ведь никто не может знать наверняка (разве что произвольно реконструировать) намерения людей, мотивы их поступков, неведомые пути души. Они не открыты никому, может быть даже своим «владельцам». Эти тайны нашего бессознательного — область, доступная только Всемогущему Создателю, провидцу наших сердец, и Его Страшному Суду…