Жан д'Ормессон - Бал на похоронах

Так вот, в километрах десяти от этой деревни у них был большой старый дом, к которому они все были очень привязаны и в котором моя мать провела свое детство. И когда пришлось его продать — это была античная трагедия: слезы текли рекой. Мать, бабушка, прабабушка моей матери — все родились там. И там же умерли. Продать его — это означало предать, растоптать, уничтожить все, что было получено от них и что уже невозможно будет передать следующим поколениям… Вам это должно быть понятно… вы даже говорили об этом в своей…

— Да-да, — поспешно заметил я, — многим это знакомо…

— Конец этого старого обиталища поверг мою мать — а она была тогда совсем молоденькой — в безысходную меланхолию. К тому же она вынуждена была расстаться с весьма достойной дамой — мадам Луазо (ее имя до сих пор «поет» в моей памяти [3] L’oiseau (франц.) — птица. ( прим. перев.) ), которая занималась всем в доме, но, в первую очередь, моей матерью. Вынуждены были продать даже осла, верхом на котором моя мать ребенком совершала прогулки. Счастливые большие каникулы заканчивались, примерным девочкам оставалась лишь горечь воспоминаний… И только мой будущий отец сумел вернуть улыбку на ее печальные уста… Мне действительно повезло: они по-настоящему любили друг друга.

Их брачная церемония состоялась в Алжире — в том соборе, где за более чем пятьдесят лет до нее монсеньор Лавижери благословил брак моих прадедушки и прабабушки. Свадебное платье, приданое, цветы, участие всей семьи — всему этому еще придавалось большое значение во времена моих родителей. Я подозреваю, что самые молодые сегодня вообще не понимают значения слова «приданое». Даже мои родители уже ко многому относились проще: протестантская сторона натуры моего отца отказывалась признавать католические «побрякушки». Так что полное отсутствие приданого у моей матери никакой проблемы не составляло… И все же одну традицию отменить было никак нельзя: речь идет о свадебном путешествии…

Куда отправиться? В Индию, Гонконг, Манилу, на Бали, по следам бабушки-путешественницы? В Мексику, Бразилию? На озера в Баварию, в эпоху Людовика II, на поиски барокко? На итальянские озера? Моя мать не сводила глаз с отца, во всем подчиняясь ему. Потеряв свой любимый дом, она не интересовалась ничем другим и на все ласково кивала ему в ответ. Ей было все равно: любовь заменяла ей все на свете. Наконец мой отец решил отправиться на судне в Марсель и оттуда продолжить путешествие в автомобиле.

Новобрачные высадились, как рассказывали, в Марселе к вечеру. Они поднялись к Нотр-Дам-де-ла-Гард, прогулялись по Канебьер, пообедали в самой знаменитой гостинице города, которой сегодня уже нет, — «Ноай» — там для них была заказана комната. Моя мать очень устала, она еле держалась на ногах. И когда к концу ужина отец объявил ей, что комната ему не нравится и что он телеграфировал в какую-то деревенскую харчевню, находящуюся где-то не очень далеко, немного за пределами Экс-ан-Прованса, и там найдется лучшая комната, мать была готова лишиться чувств.

Мой отец обнял ее, утешил, нежно сказал, что автомобиль уже ждет, что он просторный и удобный, что она выспится в нем лучше, чем в этом шумном и малоприятном отеле. Путешествие будет недолгим, и она проснется в чудесной обстановке тишины и покоя. Моя мать была влюблена и послушна мужу, она соглашалась с ним во всем.

— Я очень устала, — сказала она, — но если ты считаешь, что так будет лучше…

— Доверься мне, — сказал он, — я уверен, что так будет лучше. Ты примешь успокоительный отвар, чтобы поспать, и даже не заметишь, как пролетит время в дороге…

Мать выпила отвар, устроилась в автомобиле и сразу уснула на руках мужа. Дорога показалась ей довольно долгой. Время от времени она выходила из своего полузабытья, приоткрывала глаза, волновалась.

— Спи, родная, спи, — говорил отец.

Она засыпала опять. Ей снились переходы через пустыню, подъемы в горы. Когда она проснулась, солнце уже было высоко в небе… но на очень знакомой широте… Она села в кровати и ей показалось, что она сходит с ума… Все вокруг было знакомо ей до малейшей детали, все напоминало об ушедшем прошлом… За окном она увидела осла. Она пробежала по лестнице, ступени которой сами стелились ей под ноги, а у окна она узнала силуэт мадам Луазо и в слезах упала в объятия мужа… который тайно выкупил и вернул ей родительский дом…

— Вот уж поистине триумф буржуазной сентиментальности! — воскликнул Ромен, поднявшись со скамейки и аплодируя. — Буржуазность проявляет себя в двух противоположных ракурсах: слезоточивом и циничном. Она любит поплакать и позубоскалить, растрогаться и насмешничать. Составные части слезоточивого буржуа — этот тип был представлен Седеном в литературе и Грезом в живописи накануне Великой Французской революции, которая и стала победой и началом правления буржуазии, — это несчастье, сломанный жизненный уклад, добросовестность и деньги. В истории твоего отца блестяще представлены все эти четыре элемента…