Норберт Ниман - Школа насилия

Все как с ее младшим братом, небрежно сообщает она, делая постное лицо (я с этим Бенедиктом в общем-то знаком, он на полметра выше, чем она, хоть и младше на год), последнее время он тоже только и делает, что валяется в кровати, слушает пластинки, унылую классику, и пялится в потолок. Она тоже не знает, что с ним. Карин теперь прямо поет. Еще недавно такой был гиперактивный, прямо не удержать, мама все огорчалась. А теперь вот киснет. Она его спрашивала, какие проблемы. А зайчик только головой качает и продолжает пялиться в потолок. А потом пришел к ней в комнату и давай из себя философа корчить, ой-ой-ой. Жуткое занудство. Уж и расписал, — что придется ей когда-нибудь жить, как мама. Каждый день ходить в банк, выстукивать на компьютере бессмысленные цифры. А потом домой, в полном отупении от идиотской работы. Никакой охоты ни к чему, никаких друзей, даже никакого спорта. В разводе ты или нет, сказал он, везде одно и то же. Знаешь наперед, к чему все катится. Вот в принципе и вся философия, очень смело. Потом они вместе еще немножко молча печально поразмышляли об этом дурном, испорченном мире, о том, что именно им выпало на долю родиться в такое дерьмовое время. Но поскольку ей, Карин, к сожалению, тоже ничего не приходит в голову, дурацкие пластинки с классикой братец вроде все еще крутит. Н-да. Наверное, и с Надей происходит что-то похожее.

Амелия выслушивает эту историю, не меняя напряженной позы и не сводя с меня своего агрессивного взгляда. Теперь она вскакивает с места, да так неловко, что опрокидывает стул.

«А если он не умер, значит, он еще не убил себя». Амелия чертыхается, ее лицо багровеет. Да брось, издевается она, поднимая стул, уж эта ваша Надя. Она с силой грохает стулом об пол. Много о себе воображает, втюрилась по уши. Что она делает с Дэном. Со всеми нами. Крутит динамо. Осуществляет гнусную тактику сдерживания, она довела этим Кевина еще сколько лет назад. Ни с того ни с сего вдруг теряет к человеку интерес. Телка. Бек сказал то, Бек сказал это.

— Что такое? — говорю. — Что, говорят, я сказал? Я же, — говорю, — ничего не говорю.

— А пошел ты! — И она уносится прочь.

Разгневанный красно-зеленый хиппи-ангел. Вылетает в дверь. Бумс.

Как бы нечаянно Карин снова расстегивает верхние кнопки своей безрукавки, когда я, ошарашенный, оборачиваюсь к ней, и глядит на меня широко раскрытыми глазами. Она умеет смотреть так нежно и наивно, не поверишь. Только, кажется, я сам смотрел на нее не менее наивно, хотя без всякой нежности. В общем, с этого момента мне стало ясно, что пора прекратить это все, немедленно. Что они сели мне на шею и могут заездить до смерти. Тупые, пубертирующие дети, вот они кто. Все без исключения. Неспособные соблюдать простейших правил общения. Нет никакой надежды найти с ними общий язык.

И это открытие остается во мне. Уже четвертый день. Какая благодать. Что я могу это выговорить и знать, что так и будет. Слезайте с моей шеи. Не нужны вы мне. Никто. Никто.

А уж ты-то и вовсе не нужен. С этого времени я больше не занимаюсь тобой. Все. Хватит. Проехало. Какой смысл.

«Привет. Это я, Надя. Просто хочу поздороваться. Я тут немного почитала. И тебе, кто бы ты ни был и какую бы роль здесь, собственно, ни играл, что в общем-то вовсе не так сложно, как думает Франк, так вот, тебе я хочу сделать втык, чтобы ты знал, этот человек вполне о'кей. Я, во всяком случае, не знаю ни одного более симпатичного, а может, и ни одного лучшего учителя, чем он. Так что, пожалуйста, уясни это себе, если ты вообще способен что-то соображать. И объясни это ему. И кроме того, пусть он непременно продолжает свое дело. Я, правда, не могу объяснить почему, а тем более зачем, но я уверена, это важно. Вроде все. С наилучшими пожеланиями! P. S. Кстати, у меня все отлично».

Это действительно она набрала. Хоть верь, хоть не верь. Сидела за моим компьютером, накинув на плечи мою вязаную куртку, а мне было велено в это время смотреть в окно.

«Прочтешь через полчаса после того, как я уйду», — приказала она. И я честно выполнил обещание.

И я выполню, конечно, и вторую просьбу. То есть буду продолжать свое дело. Ты слышала, Надя?

Ну, что ты на это скажешь? Тут возникает совсем другая интонация, игра сразу вызывает какое-то новое чувство, а? Я могу обращаться к Наде напрямую: дорогая Надя, у тебя все в порядке? И не нужно больше брюзжать в пустоту, натыкаясь на твое непробиваемое молчание. Наконец-то ты отодвинешься на задний план. Я уже поставил тебя в угол. Нечего дуться, успокойся, я не злобствую, я смеюсь. Видишь, я все-таки забочусь о тебе.