Норберт Ниман - Школа насилия

Ну так и переспи с ней, хочешь ты сказать, не правда ли? Ей скоро восемнадцать, и она давно не девственница, какого черта. В таком возрасте все они нынче трахаются с кем ни попадя, в чем проблема? С какой мягкой, певучей интонацией ты умеешь произносить подобные фразы. Как это умиротворяет. Как долго ласкает слух твоя бархатная интонация и как легко и мирно скользят тогда у меня в голове самые невыносимые мысли. Мысли вроде этой. Как будто вопрос в том, чтобы переспать со школьницей. Господи, да разве в этом дело? Но я никак не могу додумать, не могу выразить в чем.

У тебя всегда такие ответы. То ли мелкие прорицания, то ли бездарные шутки, никогда не могу понять. Может, я спятил, но почему-то считаю вполне возможным, что в подобных высказываниях таится какая-то глубина. А иначе как я вообще смог бы с тобой разговаривать? Все время что-то такое происходит, что-то должно произойти, а я никак не пойму что. С моим окружением, со мной, со всем этим. Как будто именно у тебя хранится ключ к некой тайне, в которой суть дела. Как будто ты вручил его всем на свете, только не мне. Как будто я еще смог бы его раздобыть, если бы постиг истинный, прекрасный смысл твоих вопиюще убогих афоризмов, всего твоего умонастроения. Как будто тебе доставляет удовольствие наблюдать, как я торчу перед телеэкраном, пялясь на тебя. Ты и вправду меня заводишь. До тех пор, пока тебе не надоест. Как теперь, например. Вот ты легко, едва заметно покачал головой, наклонился вперед, вышиб из пачки сигарету. Тебя выдает твой в общем-то весьма элегантный галстук. Он легонько колышется у тебя между коленями, а ты уже непринужденно переходишь к другим темам. Вспоминаешь о своем последнем отпуске в Японии. Или об изысканной кухне твоего любимого франкфуртского ресторана.

Переспать, переспать. с Надей, моей любимой ученицей, — что за дикая мысль. Разумеется, она уже приходила мне в голову. Разумеется, я перепугался. Встал, подошел к окну, это было вчера. Внизу расстилалась все еще блеклая в сумерках, рваная световая сетка улиц. Вот уже три года я гляжу на нее. С пятого этажа высоченного многоквартирного дома на окраине города. Постепенно, часто с интервалом в секунды, включаются контакты, замыкаются цепи электрических гирлянд, мерцают неоновые фонари и мозаика огней сама собой складывается в ночной пейзаж. До последнего времени наблюдение за этим процессом всегда приносило мне успокоение. Десять, двадцать минут, когда смотришь и ни о чем не думаешь.

Но на этот раз взгляд то и дело смещался на мое собственное еще тусклое отражение в оконном стекле. И отражение комнаты у меня за спиной. Рядом с экраном компьютера — фото моей дочери Люци, сделанное четыре года назад на Эльбе, во время нашего последнего проведенного вместе семейного отпуска. Темные, на снимке почти черные волосы прикрывают смеющееся лицо, задний план — желтое поле. Люци сидит на одной из каруселей, которых полно на всех детских площадках. Помню, Петра так сильно ее разогнала, что у меня от этого зрелища закружилась голова. Люци тогда было восемь.

Я резко отворачиваюсь, но еще долго стою, опираясь на подоконник, рассматривая комнату. Мой дом. Набитый книгами стеллаж до потолка, коллекция пластинок, уж сколько месяцев я к ней не прикасаюсь. Все погружено в теплый, искрящийся голубоватыми отблесками полумрак, разлитый за пределами светового пятна от лампы на письменном столе. Потом я ощупью добираюсь до компьютера, выключаю меню, переодеваюсь. В прихожей несколько секунд рассматриваю в зеркале свое отражение в одних трусах: бледная прыщеватая кожа, опущенные плечи, жирок на животе и на груди, мешкообразное туловище.

Нижние пролеты лестницы я одолеваю уже бегом, пересекаю двор и задворками выбегаю из квартала на тропу вдоль складского забора, она ведет в поле, круто спускается в овраг и переходит в гравийную дорожку, которая тянется до самой опушки леса.

Одышка все не проходила, икры горели, каждый шаг отдавался ударом по тазобедренному суставу, а справа в пояснице ощущались уже ставшие привычными легкие укусы боли. Как всегда, я и вчера уже через пять минут посмотрел на часы. Как всегда, я и вчера не мог себе представить, что выдержу еще сорок минут. Как всегда, я то и дело поправлял на лбу бандану. Я уже несколько недель пытаюсь избавиться от беспокойства, угнездившегося в моем теле. Вроде получается, через десять минут я действительно становлюсь спокойнее, руки и ноги обретают ритм, фразы, образы в голове снова возникают по очереди, а не одновременно.