Норберт Ниман - Школа насилия

А в одном японском клипе она ездит на нем верхом, заставляет его корячиться по кругу, а у него зажженная свечка воткнута в задницу, мы всегда просто помираем со смеху», — говорит Марлон, совершенно обессиленно переводя дух, по его лицу видно: сейчас последует самое щекотливое, самое трудное, всеобщее напряжение достигает предела. И наконец он запинаясь выталкивает, извергает из себя нечто, застрявшее у него в голове, от чего он никак не мог избавиться, он уже говорил об этом с Вендлой, а она ни за что не соглашается. И с этих пор у него с ней этот хренов стресс в отношениях, он так и сказал — стресс в отношениях.

«Я не позволю ничего втыкать себе в задницу!» — неожиданно кричит Амелия и отталкивает Марлона очень грубо, похоже, она совсем не притворяется. И парень, совершенно уничтоженный, плетется назад, на свое место, в то время как она, эта вполне благопристойная семнадцатилетняя дочь среднего сословия, действительно расстегивает кнопку на поясе своих брюк, запускает туда руку и начинает делать вид, что ублажает самое себя.

Думаешь, у меня разыгралось воображение, начался лихорадочный бред и мне лучше отправиться в постель и проспаться, пока я не огорошил тебя еще парочкой подобных сказок? Думай что хочешь. Правда состоит в том, что в эти секунды, при виде этой отважно раскорячившейся девочки, мои до предела раздраженные нервы внезапно успокоились. Понятия не имею, как это вышло, возможно, мной руководило некое странное наитие, но вдруг, в одно мгновение, я взглянул на ситуацию совершенно трезво. Я в самом деле не смог вдруг увидеть в этом ничего иного, кроме театральной репетиции. Но все-таки моя память скрупулезно зафиксировала, что именно в тот момент я наконец откинулся назад, расслабившись на своем стуле. Помню, что потом потер подбородок. Потому что сам воспринимал этот мой жест как часть инсценировки. Потому что все, что происходило, воспринимал теперь только как бы со стороны. Знаешь эти байки эзотериков? Они говорят, что медитируют до тех пор, пока не поверят, что, покинув свое тело, парят под потолком, глядя сверху на самих себя? Вот и представь себе что-то в этом роде, только я-то остался в своей шкуре, ощущая ее как некую границу с внешним миром. Как будто все восприятие опрокинулось внутрь, как будто мое тело определялось исключительно тем, что его окружает, а мое «Я», регистрирующее это состояние, заперто внутри какого-то пузыря, какого-то тончайшего вакуума, пустоты.

Из этой пустоты действо, происходившее при моем участии, я стал понимать, наблюдать, вопрошать, судить просто как спектакль.

Итак, у меня закралось подозрение, очень неясное, очень смутное. Что-то здесь было не то, в интерпретации, форме, исполнении — какой-то подвох. И тут вдруг вступила Надя, уселась на пол, между раскинутыми ногами Амелии, которая продолжала, решив довести свою игру до конца, что я воспринял как сценически абсолютно оправданный ход. «Я фрау Бергман, — сказала Надя. — Я мама Вендлы, мне сорок семь лет, я мать-одиночка, разумеется, работаю и люблю свою дочь».

Знаю-знаю, я хотел рассказать обо всем покороче, да и время позднее, а моя история далеко еще не закончена, но я должен, должен непременно описать ее подробно, эту Надю, именно сейчас, теперь, в этом месте. Наконец-то описать ее подробно, такую, как есть, и что в ней на меня так действует, я просто обязан от этого избавиться.

Ясное дело, я бы соврал, если бы стал утверждать, что ее притягательная сила свободна от всего, не боюсь этого слова, сексуального. Вполне определенно, всегда присутствует некая эротика между учителями и учениками, она встречается намного чаще, чем думают. Она даже вполне нормальна. Я, например, хорошо помню, как впервые появился в школе. Боже правый, эти девчушки накинулись на меня всей гурьбой! «Ах, наш новый учитель немецкого, какой душка!» — дразнили они меня и глупо хихикали, столпившись вокруг, те самые девочки, господи, им тогда было одиннадцать-двенадцать, первый коллективный опыт флирта. А ведь и это, очевидно, входит в задачу некоторых из нас — являть собой, если нужно, как бы живое тренировочное поле. И мириться с этим, воспринимая себя как подопытного кролика. Например, они затаскивали меня в свою «чайхану», крошечную такую каморку с матрацами и размалеванными стенами. И я оказывался в самом центре визжащей оравы, которая категорически требовала сыграть с ними в бутылочку. И в «узнай по ногам». Но чтобы все это немного означало совсем другое. Чтобы в тебе поднялось вожделение, от которого ты по закону природы не смог бы защититься, и чтобы оно все-таки очень и очень отличалось от вожделения, которое испытывают они сами и которое по закону природы имеет те же корни. Чтобы из их хихиканья, и подмигиванья, и цеплянья нельзя было вычитать ничего, кроме типичного для девочек их возраста задора, триумфа, симпатии, кокетства. Чтобы тебе понравилось быть для них чем-то вроде большого плюшевого медведя. Чтобы ты сумел даже получить от этого удовольствие, никогда, однако, не преступая тоненькой разделительной черты, не переступая порога, за которым начинается реальное половое влечение, то есть твоя собственная сексуальность, так называемая сексуальность взрослого.