Лев Корсунский - Игрек Первый. Американский дедушка

С психами у меня никогда ничего не было! — ни с того ни с сего заявила Люся.

— Не сомневаюсь!

Майору показали долговязого парня с испуганной улыбкой на детском лице.

— Это Игрек! — представила его Люся.

— Игорек? — глуховато переспросил Коробочкин.

Сестричка и парень обменялись заговорщицкими взглядами и засмеялись.

— Все говорят «Игорек», — пояснила Люся. — Игрек не помнит своего настоящего имени.

— Бывает! — кивнул сыщик.

Оказалось, с Игреком такое в самом деле бывает. В Воробьевку он угодил во второй раз.

Коробочкин помнил Игрека после первого попадания того в желтый дом, но сохранил непроницаемый вид. Лицо больного тоже не выдало узнавания сыщика.

«Обидно! — задумчиво посвистел сыщик дыркой в зубе. — Был такой фильм, когда женщина потеряла память. И муж вынужден вновь соблазнять ее, как впервые».

У Коробочкина с Игреком были, конечно, другие отношения. Поэтому майор даже Люсе не открылся. Профессиональная привычка слегка придуриваться, делать вид, что знаешь меньше, чем на самом деле.

Сердобольная сестричка охотно просвещала Коробочкина.

И тогда, и сейчас мозги мальчика были хорошо выстираны.

«Промыты», — уточнил сыщик про себя.

В голове у Игрека не осталось ни своего имени, ни воспоминаний о родителях, вообще ничегошеньки.

— Табула раса, — латынь Люсе очень нравилась.

— Терра инкогнита! — сделал ей приятное милиционер.

— Вот именно! — подхватила девушка. — Маугли какой-то!

Ни в тот раз, ни в этот никаким Маугли Игрек не был. В свои двадцать с чем‑нибудь он походил на пятилетнего ребенка. Коробочкин помнил, что нареченный Игреком мальчуган проник в тайну деторождения, научился читать и писать. У него появилась девушка… В конце концов Игрек стал отличаться от любого юноши его возраста разве что наивностью.

Люся долго искала подходящее слово, отличавшее Игрека от прочих обормотов.

— Он такой чистый был, просто ужас! — стыдливо промолвила барышня.

— Игрек, по-твоему, псих? — осведомился у нее сыщик, вспомнив, что Люся не дарит свою любовь только психам.

— Ну что ты! Он стал чудесным мальчишечкой.

«Боюсь, ты его все-таки испортила!» — хмуро засопел Станислав Сергеевич.

— И все ухнуло в какую-то дыру! Он родился на свет заново! В третий раз!

— Снова терра инкогнита!

— Мальчик думал, что его нашли в капусте!

Майор понял, что Люся не могла долго мириться с такой неосведомленностью.

— Хорошо бы, конечно, чтоб Игрека кто‑нибудь усыновил! — размечталась сестричка. — Но в таком возрасте…

— Какая‑нибудь бабенка может усыновить…

— Это пошло! — с презрительным фырканьем объявила Люся.

Майор вспомнил, что Люся не надела в ординаторской трусики, запихнула их в карман халата. Рискованный трюк для психушки!

— Сестра! — сурово произнес Коробочкин. — Вас срочно вызывают в ординаторскую!

— Кто? — опешила Люся.

— Я.

Этот диалог ничуть не удивил душевнобольных, но озадачил самого сыщика: что заставило его вновь захотеть Люсю? Только ли зов плоти?

Станислав Сергеевич скрыл от Ознобишина, что дело об убийстве санитара Колюни, став делом о его самоубийстве, благополучно закрыто. Поэтому мог, не возбуждая подозрений психиатра, появляться в его отделении.

О загадочной болезни глюка, нареченного Игреком, Иннокентий Иванович не мог сообщить сыщику ничего определенного. Душа Игрека — потемки.

«А мозг?» — хотел спросить Коробочкин, но вспомнил, что Для психиатра душа и мозг — одно и то же.

— Как же ты лечишь Игрека? — без обиняков спросил сыщик.

— Никак, — последовал ответ. — Я его наблюдаю.

— Почему у него всю информацию смыло из памяти?

— Понятия не имею!

— Может такое повториться?

— Разумеется!

— Тебе не кажется, что причины этого лежат вне больного? — с непривычной осторожностью спросил Станислав Сергеевич.

— Мне ничего не кажется! — с раздражением ответил доктор докучливому посетителю. О болезни Игрека Ознобишин мог бы прочитать профану часовую лекцию. Тот преисполнился бы к ученому почтением, а не смотрел бы на него с брезгливым недоумением. Без мистификации с невежами невозможно. — Я наблюдаю!

— Мне кажется, кто-то за нами наблюдает! — разоткровенничался сыщик. — Ставит над нами какой-то дьявольский эксперимент!

Ознобишин сочувственно закивал, одобряя словоизлияния приятеля. Он понял, что сыщик имеет в виду нечистую силу.