Герхард Рот - Тихий океан

Он допил пиво и пожал Ашеру руку. Потом, толкнув стеклянную дверь, вышел на улицу и исчез в толпе.

Поскольку было уже поздно и возвратиться домой пешком до наступления темноты он не успевал, Ашер собрался было еще раз заночевать в деревне, но, распрощавшись с председателем производственного совета, он встретил жандарма, с которым познакомился на свадьбе сына Хофмайстера и который впустил его в дом убитого Хербста. Люшера только что увезли, через несколько дней полиция приедет осматривать место преступления, сообщил он в трактире. Он по-прежнему был в униформе и едва держался на ногах от усталости: прошлую ночь он почти не спал, дежурил у двора Люшера, на случай, если бы тому пришло в голову спрятаться дома. Форменную фуражку он положил на стол донышком кверху и сидел, подперев рукой щеку. Он не стал пить, только выкурил сигарету и немного передохнул, прежде чем отправиться домой. «Если хотите, я вас отвезу», — обратился он к Ашеру. После чего резко поднялся и впереди Ашера двинулся к своей машине. Это была видавшая виды зеленая «симка», на переднем сиденье лежал мешок соевой муки. Жандарм, кряхтя, тяжело опустился на водительское сиденье, перевалил мешок на заднее и открыл Ашеру дверцу. Сначала они ехали молча. Жандарм неподвижным взглядом следил за дорогой, уставившись в лобовое стекло, и помалкивал. Потом он вдруг принялся рассказывать о Люшере.

— Знаете, все это было очень неприятно, — признался он. — Я ему не сочувствую, но, будь моя воля, не стал бы его караулить, в конце концов, я же его знал.

Он посмотрел в зеркало заднего вида, остановился, пропустил другую машину и свернул в Вуггау. Люшер-де отрицал, что имел намерение застрелить своих жертв, снова начал он. Солнце еще не успело сесть, и на севере перед ними внезапно открылись высокие заснеженные горы, облитые необычайным желтым светом, с теряющимися в белых облаках вершинами, — а весь остальной ландшафт уже погружался в сумерки. Жандарм снова закурил, открыл маленькую форточку у руля, и через нее с шумом ворвался воздух. Он-де сказал, продолжал жандарм, что раскаивается в совершенном, но сделанного не воротить. Потом его допросил обер-лейтенант, — жандарм назвал фамилию. Этот обер-лейтенант — спокойный, уверенный в себе человек, который, в отличие от прочих жандармов, не знал Люшера. Еще когда Люшера только привели на допрос, у всех возникло чувство, что он не станет запираться. Обер-лейтенант проводил допрос умело, когда нужно, кивал, завоевал его доверие и чаще всего делал вид, будто понимает Люшера. А потом внезапно задавал вопросы, которые ставили Люшера в тупик. При каждом его ответе обер-лейтенант опять-таки кивал или с сомнением качал головой, и поэтому Люшер всякий раз мог понять, как воспринимаются его показания, и начинал говорить не так скованно.

Жандарм затормозил у трактира в Вуггау и попросил Ашера минутку подождать: он только заберет ящик пива. Ашер кивнул, и жандарм вышел. В лесопильне на берегу Заггау кипела работа, и Ашер из машины мог видеть, как древесные стволы небольшим краном поднимают в лесопильный цех, зажимают в механизме и пропускают через пилораму. Ствол выходил с другого конца, уже разрезанный на доски, и двое рабочих укладывали доски штабелями. Через некоторое время вернулся жандарм с ящиком пива, поставил его в багажник и снова сел за руль. «Всюду расспрашивают о Люшере», — сказал он, включая зажигание. Он с озабоченным видом развернулся, не отрывая глаз от заднего стекла. Ашер сказал, что на дороге никого нет.

— Спасибо, вижу, — откликнулся жандарм и выпрямился на сиденье. Теперь дорога шла круто в гору.

— Обер-лейтенант действительно проводил допрос умело, — повторил жандарм.

Он улыбнулся, словно разговаривая сам с собою и еще раз мысленно переживая всю эту сцену. Когда Люшер стал уверять, что, мол, не имел намерения убить Эггеров и Хербста, обер-лейтенант возьми да и спроси: правда ли, что он прицелился, но ружье выстрелило само? Люшер сказал, все дело, мол, в том, что у него дрожали руки. Тогда обер-лейтенант спросил, неужели такое повторилось трижды, и Люшер ответил, что сам уже не осознавал, что делает. Это обер-лейтенант велел занести в протокол.

У забора стояли двое мужчин и разговаривали, однако, узнав жандарма, прервали беседу и махнули ему рукой. Жандарм в знак приветствия тоже поднял руку. С другой стороны, продолжал жандарм, допрашивать Люшера было чрезвычайно тяжело. Он бросил взгляд на часы. Он сильно волновался, а по временам был просто не в себе. Несколько раз он принимался ожесточенно жестикулировать и раз или два обозвал своих жертв негодяями, и тогда обер-лейтенант напоминал ему о необходимости вести себя прилично. Однако Люшер пропускал эти напоминания мимо ушей и пытался убедить всех в том, что жертвы-де его обманули. Он, мол, всегда только гнул спину и исправно платил, а другие забирали себе прибыль, а его еще и высмеивали. Затем обер-лейтенант спросил его, до чего же дойдет страна, если за долг в несколько тысяч можно будет безнаказанно убивать людей, и Люшер тотчас же спросил: