Герхард Рот - Тихий океан

— Восемьсот.

— Она какая-то маленькая.

— Маленькая? Вы думаете, маленькая?

— Да.

— Ну ладно, тогда шестьсот. Шестьсот — моя последняя цена. Когда начинается эпидемия бешенства, нам приходится их сдавать. Тогда и цены растут.

Ашер отсчитал купюры и передал их распорядителю охоты.

— Останетесь довольны. Шестьсот — разумная цена, и лиса хоть куда. Есть один сосед, он шкуру сдерет. Если пойдете с нами в трактир, мы его там застанем. Годится? Ну, хорошо. Подождите, уберу ее в багажник. Если хотите, я вас подвезу.

Ашер поблагодарил. Они засунули лису в багажник, и он сел на переднее сиденье, рядом с распорядителем охоты.

— Вечер выдался ничего себе, — заключил распорядитель охоты.

Ашер поднял голову. За пыльным ветровым стеклом солнце окутывала сияющая золотистая дымка, а над холмами и горами серо-голубые оттенки неба переходили в нежно-желтые, словно окрашенные каким-то цветным газом. Он достал из кармана носовой платок, обнаружил в нем мох и птичье перо и внезапно ощутил тоску по тишине и покою своего дома, книгам и микроскопу, но не подал виду, а невозмутимо сказал:

— Да, вы совершенно правы, чудесный вечер.

Дома Ашер стал разглядывать птичье перо. Он подобрал не мощное маховое, а тоненькое, легкое пуховое. Он расслышал только металлический скрежет, когда отреза́л ножницами кончик перышка, чтобы положить его между предметным и покровным стеклом. Всякий раз, рассматривая что-нибудь в микроскоп, он поначалу не мог отделаться от ощущения, что он слишком невнимателен. Невнимательно брал в руку куриное яйцо, цветок, травинки, рыбью чешую. И все же, как сложно все устроено: например, крупинки соли, или серный цвет, или капелька меда. Когда-то ему нравилось доискиваться, пыльца какого именно растения осталась в меду. Чтобы решать наверняка, он приготовил серию эталонных препаратов зернышек пыльцы, которую вскоре заучил наизусть. Он до сих пор помнил, как они выглядят под микроскопом: пыльца подсолнечника по форме походила на колючие шарики (вроде плодов конского каштана), зернышки пыльцы лугового сердечника были кругленькие, поделенные на клеточки, ни дать ни взять — пчелиные соты, а зернышки пыльцы кипрея прорастали тоненькими, спутанными нитями. В зависимости от вида пыльцы он мог определить, где собран мед. Он рассматривал в микроскоп крылышки насекомых, человеческие волосы, чешуйки с крыльев бабочки, луковую шелуху. Препарируя чешуйки с крыльев бабочек, он невольно остерегался потерять или повредить мельчайшее зернышко пыльцы. Он поместил на предметное стекло каплю фиксирующего лака, снял чешуйки, проведя по крылышку тоненькой кисточкой, и осторожным движением кисточки, словно осушая лак на стекле, перенес в него чешуйки. Крылышки казались кусочками ворсистой ткани с тончайшими оттенками цвета и волосками по краям. Часть его коллекции составляли и целые насекомые, он ловил мошек в пузырьки из-под таблеток, наполненные семидесятипроцентным раствором спирта, и тщательно расправлял эти новые препараты, утяжеляя их половинкой свинцового рыболовного грузила. Под микроскопом они потом представали сказочными существами, навеки замершими в янтаре. Чудесный облик имела и головка овода с множеством фасеточных глаз, сложное строение которых он мог различить в гистологическом срезе. Они походили на крошечные, с мельчайшими ячейками, ситечки, оканчивавшиеся костистым сочленением-хоботком. Сейчас, положив под микроскоп птичье перо, он вспомнил, как однажды наблюдал за агонией личинки толстохоботного комара в щупальцах пресноводной гидры. Гидра попыталась ее съесть, но проглотить такой большой лакомый кусок оказалась не в силах, и потому выпустила добычу, но личинка уже погибла от яда ее стрекательной капсулы. Личинка была желтоватая и прозрачная, точно фруктовое желе, ее головка напоминала разрезанную грушу с темными глазками — семечками и крошечным клювиком — стебельком. Он вздохнул и принялся разглядывать срез перышка. От стержня отходили побочные стволы. На них помещались опахала, снабженные бородками, которые прочно соединялись с бородками на опахале соседнего пера. Удивительно, но когда он с усилием разъединял опахала, достаточно было лишь слегка погладить перо, и они вновь сливались.

Он вернулся к микроскопу и подкрутил фокусировку. Лиса сейчас, вероятно, все еще висела в сенях у крестьянина, у которого ее оставили. Широкая деревянная лестница вела из сеней на чердак. На одной ступеньке была вывешена для просушки только что снятая шкура другой лисы. Крестьянин сказал распорядителю охоты, зашедшему в дом вместе с Ашером, что лиса, мол, хоть куда, и положил ее в ящик с яблоками под лестницей.