Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

— Тебе три месяца кажутся вечностью, но я прожила с Лоренсом почти десять лет. Я должна быть уверена в себе. Пути назад у меня не будет.

— Пути назад нет никогда! Снукер хорошо учит тому, что результат удара не изменишь. У меня нет времени слушать идиотов, восклицающих: «Ох, если бы я так сильно не закрутил удар по синему…» Вы либо точно забиваете синий, либо нет. Это определяет, будет следующим красный или нет. Такова жизнь. Делаешь все, что можешь, чтобы удар был точным, а потом уже рассматриваешь последствия. И о тебе. Перед тобой шары. Надо решить, бьешь розовый или черный, и точка.

— Розовый — это Лоренс? Не думаю, что ему понравится цвет.

Рэмси не отреагировал на ее желание разрядить обстановку.

— Извини, — она нервно улыбнулась, — просто «Бешеные псы» — один из моих любимых фильмов. Там как раз есть момент, когда Стив Бушеми ноет, потому что не хочет быть мистером Розовым. Ладно, это не важно.

— В следующем месяце начинается Еран-при, — спокойно продолжал Рэмси. — Мне надо готовиться к турниру, а для этого я должен иметь возможность сосредоточиться. Я бы предпочел пригласить тебя поехать со мной в Борнмут. Впрочем, идея неосуществима.

— Ох, я бы с удовольствием…

— Хоть я и не стал чемпионом мира, — продолжал Рэмси, не обращая на ее слова внимания, — но участвовал в шести финалах и стал кавалером ордена Британской империи. Королева вручала его лично. Для отстойных это, разумеется, ничего не значит, — он успел научить ее нескольким сленговым словечкам, какими обычно кокни называют янки, — но для меня значит многое. Я не позволю себе быть игрушкой для дамочки, которой стало скучно с другим парнем, и она решила пошалить. Я не играю договорные матчи. За всю жизнь я не сыграл ни одного фрейма, зная заранее, что победа достанется другому.

Монолог показался ей заранее отрепетированным. Но Ирина научилась чувствовать Рэмси и не была согласна с его словами. Он привык действовать напоказ, и душой его игры была спонтанность. В шоу произошло импровизированное отклонение от сценария, вызванное ее неосторожным заявлением о предательстве «самого лучшего человека на земле», хотя ее опрометчивые действия ставили под сомнение первостепенное значение снукера. Рэмси стремительно ушел в вираж и несся вперед. Тон был неестественно сдержанным; дискуссия вышла из-под контроля. Она понимала, к чему он клонит, и невольно приоткрыла рот, едва сдерживаясь, чтобы не вскочить с дивана и не заставить его замолчать.

— Я не хочу видеть тебя до начала Гран-при, — произнес Рэмси. — И никаких любовных посланий и болтовни в трубку. По возвращении в Лондон я желаю видеть тебя у моего дома только в том случае, если ты сообщишь Лоренсу, что влюблена в меня и расстаешься с ним.

Если несколько минут назад поведение Рэмси и напоминало мелодраму, то сейчас от его ультиматума «либо он, либо я» непривычно веяло здравым смыслом. Однако ему не удалось скрыть за внешней уравновешенностью, что один ее необдуманный шаг может привести к стремительным, безрассудным и скандальным последствиям.

— И это еще не все, лапочка. Когда ты уйдешь от Лоренса, если ты от него уйдешь, я не позволю тебе жить в спальне наверху в качестве личной шлюхи. Ты выйдешь за меня замуж. Поняла? Выйдешь незамедлительно. В сорок семь лет, знаешь ли, у меня нет времени на долгую помолвку.

Это предложение, от которого подгибались колени, казалось страшнее ненападения. Манера подачи была слишком жесткой, то, что само по себе было ужасно, представлялось еще более пугающим. Заявление Рэмси отрезало путь к возможности «временно пожить раздельно» с Лоренсом и попробовать на вкус жизнь с Рэмси, как можно сделать на рынке в Боро без всякого обязательства купить. И в то же время ни один мужчина не просил Ирину выйти за него замуж, пусть и таким неподобающим тоном. Исходившая от него ярость отбросила ее, как мокрую тряпку, на три фута, затылок неожиданно стало покалывать.

— Рэмси, я не вышла замуж на Лоренса даже после десяти лет…

— Я все сказал.

Вернувшись домой, Ирина почти не пыталась скрыть следы слез на лице. Было уже за полночь, и в городе с космополитическими претензиями и провинциальной системой работы транспорта метро уже закрылось. Наслаждаясь чувством вновь обретенного абсолютизма, Рэмси не потрудился вызвать ей такси, а оставил на крыльце дома, предоставив самостоятельно выбрать тот способ добраться до дому, который ей покажется наиболее удобным. Прощание ограничилось рукопожатием, вызвавшим такой поток слез, что, остановив такси на Гроув-Роуд, она по просьбе водителя была вынуждена трижды пытаться внятно произнести адрес.