Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

— Прости меня, — пробормотал он. — У меня было все, о чем только можно мечтать в этой жизни, а я сам все испортил.

Ирина оглядела его изучающим взглядом. Она вспоминала день, когда Лоренс вернулся из командировки в Сараево. Ее предыдущая ночь, посвященная размышлениям, теперь казалась пустой, а ее стремление к истинной близости разрушительным. Осознание, что другие люди не такие, как ты, лишь продемонстрировало, как мало она знала человека, находящегося рядом. И все же, могла ли она воспротивиться тем ограничениям, из-за которых Лоренс ощущал себя «зажатым в тиски». Он всегда был добрым, уверенным, любил порядок и контроль, но одно его самое главное качество Ирина не замечала, как то было должно: Лоренс Джеймс Трейнер был очень верным. В определенном смысле они сейчас были близки, как никогда, потому что процесс познания друг друга был окончательно завершен.

Со стороны это могло показаться странным, но в ту ночь они спали в одной постели. Лечь в одежде означало бы придать странной ситуации еще больше странности, поэтому они разделись — черные кружевные трусики казались ей сейчас неуместными. Ирина прижала голову Лоренса, Незнакомого Лоренса, к груди и взъерошила волосы. По сценарию она должна была кипеть от злости. Но в душе не было гнева, хотя она долго прислушивалась к себе, чтобы обнаружить его пусть и в малом количестве. Ирине было жаль его. Своеобразный случайный выбор. Как оказалось, сочувствие Лоренсу давало ей мнимое преимущество, все это время ей следовало жалеть себя.

Проснувшись утром, она задумалась, не ожидал ли гнев в засаде и не вырвется ли наружу, чтобы обрушиться на лежащего на кровати Лоренса, заставляя ее визжать, как одержимую бесами. Но злость так и не дала о себе знать. Ирина не стала кричать, возмущаясь, как долго ей пришлось жить во лжи, и не принялась с мазохистской педантичностью разбирать его методы утаивания правды. Ощущая себя ненужной, испуганной и побежденной, она медленно пошла варить кофе. Подавленная чувством жалости, она все меньше понимала свою вину. Раз Лоренс решил, что он один повинен во всем, значит, в квартире должны звучать лишь извинения — взаимные, трепетные. От тоста Лоренс отказался.

Поддавшись внезапному порыву, она спустилась вниз, чтобы проводить его на работу, и дошла до самого тротуара. Они обнялись. Глядя на его сгорбленную фигуру, удаляющуюся в сторону Боро-Хай-стрит, она задумалась о том, что с того момента, как обнаружила телефон, не пролила ни слезинки. Но сейчас, когда Лоренс повернулся, дойдя до светофора, и помахал ей рукой, она вспомнила тот дождливый день, когда выбежала за ним в одних носках, чтобы отдать бутерброд, — редкий трогательный момент нормальной обыденной жизни, которой она наслаждалась, как куском вкусного пирога. Поэтому она смогла поднять руку лишь до талии, хотя требовалось поднять хотя бы до груди и пошевелить пальцами, чтобы помахать в ответ. Пальцы не слушались ее, а черты лица расползлись, как рисунок чернилами под дождем. Этим утром не шел дождь, а должен был. Потому что Лоренс больше никогда не вернется.

Ирина вскочила в вагон поезда и чудесным образом нашла свободное место. Было лишь шесть тридцать вечера, и до встречи в восемь тридцать у нее еще очень много времени. Впрочем, ей предстояло ехать по Северной ветке, которая была способна выкачать, словно насосом, припасенные на всякий случай минуты. Voilà , между станциями «Лондон-Бридж» и «Монумент» поезд остановился, удивив тем самым пассажиров не больше, чем зашедшее на ночь солнце.

Поступок ее можно было бы счесть опрометчивым, но люди, лишившиеся всего, уже проигравшие, потеряли все, включая способность совершать опрометчивые поступки. Конечно, она могла подождать того дня, когда хорошо выспится, но сложно было предположить, когда это случится, теперь нерациональность ее поведения помогала ей действовать.

Предыдущим вечером она делала все как обычно, поскольку не знала, чем еще себя занять. Они приготовила ужин. Приближалось, а затем и прошло время, в которое Лоренс обычно возвращался с работы. В девять часов она поставила куриные грудки, фаршированные рикоттой, и панчетту в холодильник. Затем проверила автоответчик, на случай если пропустила звонок от Лоренса, когда выносила мусор. Наконец, решив проверить почту, она открыла его короткое послание: «Я не могу выразить словами то, как мне стыдно, так, чтобы ты меня поняла. Ты имеешь право ненавидеть и злиться. Думаю, домой я больше не вернусь. Может, нам обоим нужно время, чтобы все переосмыслить».