Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

— Я о твоей болтовне на тему чемпионата мира.

— То, что ты проиграл шесть из них, общеизвестный факт. Это не твоя личная тайна. Клайв Эвертон упоминает об этом каждый раз, когда комментирует твою игру.

— Из твоих уст это звучит совсем по-другому.

— Раз уж ты подслушивал, должен знать, что я сказала.

— Я не подслушивал , я слышал.

— Я сказала, что принято считать шесть поражений серьезным испытанием для человека, желавшего слишком многого или недостаточно стремившегося к достижению цели, крушением надежд под давлением обстоятельств. В общем, во всем виноват спортсмен. Я же отметила, что все эти шесть матчей ты проиграл по разным причинам, а сложившееся впечатление не больше чем иллюзия. Я сказала, что иногда ты не выполняешь удар просто потому, что не выполняешь, и точка. Это происходит не по причине того, что мать тебя не любила, или ты ненавидишь себя, или испытываешь страх перед успехом. Я сказала это, чтобы увести разговоры о тебе в другое русло, я полагала, ты оценишь мои старания.

— Попытка удалась, голубушка. Теперь все думают, что даже женщина Рэмси Эктона считает, будто он выдохся. Ты меня унизила.

— Я тебя не унижала! — Ирина спрашивала себя: что же будет, если людей, которые воспринимают мнимые обиды с такой чувствительностью, оскорбить по-настоящему? Впрочем, повышенная чувствительность была удачной тактикой. Бурная реакция на самую безобидную фразу заставит ее дважды подумать, прежде чем высказаться критично в его адрес.

— Твоя проблема в том, что ты считаешь это поражением, — продолжал Рэмси. — Я проиграл. Заметь, единственный турнир, который я проиграл. Но ты должна понять, игра — это азарт и шоу. Выходя к столу, я не хочу, чтобы обо мне думали: «А, Рэмси, старик, с ним будет легко справиться». Я хочу, чтобы они штаны теряли от страха. Я хочу, чтобы они помнили: я становился победителем почти всех существующих рейтинговых турниров. Если я смогу запугать противника, победа мне обеспечена. Потом они говорят с моей птичкой, а она начинает придумывать оправдания — словно я в них нуждаюсь, — и все, я потерял преимущество. Понимаю, не нарочно, но сегодня ты разрушила очень многое, что для меня важно.

— Я стремилась поддержать разговор, быть общительной, — пробормотала Ирина. — Я совсем не знаю этих людей. И о снукере знаю совсем мало. Мне хотелось вписаться в их круг, хотелось, чтобы ты мной гордился. Я никогда не думала, что тебе будет за меня стыдно.

— Я не сказал, что мне за тебя стыдно. Я сказал, ты многое разрушила.

Классическая схема. Он будет идти на шаг впереди и давить на нее все сильнее, как сказали бы британцы — переборщить с яйцами для пудинга. Американцы выразились бы грубее — поучить новобранца.

— Прости меня, — произнесла Ирина. — Хотя я не совсем понимаю, за что извиняюсь.

— Хреновое получается извинение.

Рэмси так и остался стоять в стороне от нее рядом с кроватью. Это уже стало традицией — либо между ними нет зазора толщиной в лист бумаги, либо они отстраняются на расстояние в несколько световых лет. Промежуточного состояния быть не может. С Лоренсом всегда было именно «промежуточное», поэтому ей было сложно адаптироваться к новым условиям. Она вспомнила детскую игру, популярную в 60-х, когда ты протягиваешь руки на ладони партнера и отдергиваешь при каждой попытке поймать их, слепо веря, что это ему не удастся. Рэмси был рядом, он не позволит ей отскочить и на полдюйма — или развернется и столкнет ее на пол.

— Что мне сказать этим людям? — растерянно спросила Ирина. — Я скажу все, что скажешь.

— Что я в отличной форме, что ты никогда не видела, чтобы я так классно играл.

— Похоже на слова, которые Джек включит в пресс-релиз.

— Это правда. И еще скажи, что у меня действительно огромный член.

Ирина подняла глаза. Рэмси улыбался. Его член вовсе не был огромным.

Один прицельный выпад с расстояния шести футов, и противостояние закончено. Она испытала облегчение сродни тому, которое испытывает поставленный в угол ребенок, получив разрешение вернуться к игре. Как и в неписаном этикете разговоров по телефону, прервать общение дозволено лишь тому, кто его начал, так закончить начатое Рэмси может только Рэмси. Сама Ирина никогда ничего не начинала, поэтому подчинялась воле Рэмси — оставить ли ее за воротами сада или по великой милости простить и пустить обратно.

Приближались две недели долгожданного отпуска перед Рождеством после Бингена-на-Рейне, и Рэмси упросил ее провести эти дни в Корнуолле — хотя на самом деле единственное, чего Ирине хотелось избежать, — так это отпуска.