Стефан Андерс - Избранные новеллы

Меж тем Ниньо де Гевара поднялся со своего ложа, медленно приблизился к Эль Греко и зашел сзади.

— Дайте и Нам посмотреть! — коротко обронил он.

За все время он первый раз смотрел на его картину. Эль Греко помешкал. Однако кардинал, поглядев на него, стоящего рядом со стиснутыми губами, собственноручно развернул картину к окну. У окна же стоял Газалла, и он сказал:

— Ваше Высокопреосвященство, не забывайте о своем здоровье.

Ниньо де Гевара явно услышал эти слова, быстрый кивок в сторону окна готов был вылиться в ответ, глаза же не отрывались от полотна; так и стоял он, скосив глаза и забыв про свое намерение ответить. Руки его вынырнули из складок мантии, вознамерясь то ли отмахнуться от слов врача, то ли еще больше развернуть полотно к свету, угадать было трудно, потому что движение замерло, когда кардинал бросил взгляд на картину, и указательный палец правой руки поскреб ладонь левой. Кому доводилось видеть, как кардинал совершает это комичное, растерянное движение, — он всегда скреб ладонь этим по-обезьяньи быстрым движением, когда подвижен лишь указательный палец, а все остальное оцепенело. Потом наконец он спросил глухим, негромким голосом:

— Шелк?

— Да, шелк, — отвечал Эль Греко.

При первых звуках его голоса кардинал словно бы очнулся, уронил руки и уже более определенно промолвил:

— Но ведь Мы носим зимнюю шерсть.

— А я нарисовал шелк, — повторил Эль Греко.

— Вы уже кончили? — спросил Ниньо де Гевара своим обычным голосом и, когда Эль Греко поспешно замотал головой, намереваясь сдвинуть картину, повелел: — Картина готова. Должна быть готова, или — или чего в ней еще недостает? — Кардинал был бледен.

Эль Греко хотел выиграть время, а потому ответил:

— Моего имени.

— И змеи перед ним?

Великий Инквизитор улыбнулся недоброй улыбкой. Тут и сам Эль Греко побледнел и ответил:

— Не перед ним, а внутри недостает змеи, хоть она и наличествует, вы видите, только она не выпрямилась так, как выпрямлена она в ваших глазах, Ваше Высокопреосвященство.

Кардинал — а ростом он был на полголовы выше Эль Греко — покачал головой, и нельзя было понять, что звучит в его голосе — то ли издевка, то ли скрытая вера:

— Теотокопули, кто произнес эти слова: «И как Моисей вознес змия в пустыне — змий тоже воплощает Христа, все на свете может его воплощать»? Укушенные змием могут исцелиться благодаря его изображению.

Затем он обернулся к Газалле и снова к Эль Греко, словно желая соединить их этим взглядом, спросил:

— Вы исцелены?

Эль Греко не ответил, он выписывал под картиной свое имя, ловя гудящим ухом голос Газаллы:

— Ваше Высокопреосвященство, это Вы исцелены, не знаю только, на какой срок.

Великий Инквизитор ответил, и это были последние произнесенные им слова, с которыми он отпустил обоих восвояси:

— Итак, по воле доктора Мы должны на будущее служить лишь собственной желчи, однако Наша желчь служит исцелению всего мира. Ибо врач, как вам о том ведомо, умирает жертвой собственного исцеления.

И храня в ушах звук этих слов, они поскакали обратно, мимо неприветливых гор, в Толедо, и скакали так целую неделю, пока их не нагнал гонец от Великого Инквизитора и не вознаградил их труды, труды художника и труды врача. А костры Святой инквизиции взвились к небу, словно окрепшие жизненные силы Ниньо де Гевары.

Оба всадника ждали теперь, не прискачет ли к ним другой гонец от Великого Инквизитора, но так и не дождались.

И Эль Греко занес имя Великого Инквизитора в тот список, куда заносил имена всех нарисованных им святых. И в ответ на крайнее удивление Газаллы улыбнулся и указал на весьма значительную сумму, которую прислал кардинал.

— Взгляните-ка, он платит в десять раз больше, чем скряга Филипп, а я хотел представить его в десять раз хуже, чем недоброго короля. Я разглядел его лицо, и он признателен мне, а ведь как редко это случается! Он святой ради своей меланхолии, он печальный святой, он святой палач! И глаза у него как склеп, — тихо говорил Эль Греко, — и нам не дано узнать, где они исчезают во мраке его головы и его мира.

1936

Коричневое однотонное плато искрошилось под лучами неизменно восходящего каждый день солнца, и вокруг экипажа, который то исчезал в неглубоких впадинах дороги, то снова карабкался кверху, возникало облако пыли, до того густое, что лишь по скорости его движения, по запаху бензина да по длинным полуденным теням можно было опознать в нем грузовик. Доведись постороннему наблюдателю издали увидеть это желтое рокочущее облако, что ползло по пустынной равнине, у него могла бы возникнуть нелепая мысль, будто участок дороги приподнялся и вышел в путь, чтобы хоть раз проследовать по загадочной линии ее подъемов, спусков и поворотов, уносясь прочь золотым султаном пыли и влача за собой все более редкий и низкий шлейф.