Стефан Андерс - Избранные новеллы

Однако в ту ночь кардинал так и не появился. Отец приор долго ждал его, потом начал службу.

Эль Греко сидел на клиросе и тоже ждал, продолжал ждать, когда уже завели хвалебное песнопение и братья покинули клирос, лишь он остался на прежнем месте и все еще ждал кардинала, ждал завтрашний день. Он боялся незаметно уснуть. Правда, человек выспавшийся сильнее, но зато он мягок и нерешителен, во сне человек забывает, решимость его слабеет, и увиденный сон манит к земле и к жизни. Словом, он не хотел спать.

«Братие, трезвитесь и бодрствуйте».

Когда назавтра поутру Эль Греко переступил порог кардинальского дома, лицо его было бледным, невыспавшимся до стеклянной прозрачности кожи, до болезненного напряжения всех складок.

Капеллан, однако, сообщил ему, что, хотя ночью у господина кардинала случился сильнейший желчный приступ, он все же намерен принять господина Теотокопули, хотя и не вставая с постели. После чего капеллан препроводил его в опочивальню кардинала. На монашеском ложе под красным ковром недвижно лежал больной. Комната была высокая, белая, холодная. Эль Греко, ощущая каждую тень, каждую грань на собственном теле, порадовался безысходности этих покоев, отнюдь не вызывавшей у него отчуждения. Он лишь подумал, что каждый сам избирает себе причитающийся ему удел на этой земле.

— Я потрясен, Ваше Высокопреосвященство, — сказал он после того, как кардинал его приветствовал. Опершись на локти, Ниньо де Гевара медленно приподнялся. На нем была темно-серая туника, голова без шапочки предстала обнаженной, теперь он выглядел как обычный старый мужчина, который, всеми покинутый, страдает у себя в комнате. И однако же не совсем как мужчина, несмотря на наличие бороды, — почувствовал Эль Греко. Он не причастен любви. Тело дано ему лишь за тем, чтобы нести на себе голову и пурпурное одеяние, он даже чреву своему не прощает, что оно испытывает голод и совершает низменные отправления. Интересно, а как часто он принимает ванну, — думает Эль Греко, послушно опускаясь на указанную ему скамеечку. Он обоняет тело де Гевары, похоже на квассию, горькое дерево. Это тело, которое никогда не бывает грязным и никогда не бывает омытым.

Кардинал надел очки и коротко, испытующе глянул на Эль Греко.

— У вас невыспавшийся вид, — сказал он и вздохнул, оглаживая рукой свое тело, скрытое под одеялом. Лицо у де Гевары было желтое, как шафран, а глаза — небесно-голубые, отличное настроение, — подумал Эль Греко, после чего произнес:

— А у Вашего Высокопреосвященства вид еще более невыспавшийся.

Кардинал согласно кивнул:

— Нам нужен врач. В Севилье плохие врачи.

— Вы им не доверяете? — спросил Эль Греко. Потом он обхватил руками колени, чтобы так, наклонясь, задержать в глубине своего тела скрытую усмешку.

Очки кардинала сверкнули, кроме очков, ничего не было видно.

— Мы сказали, что в Севилье плохие врачи, вы знакомы с хорошими врачами, кого бы вы посоветовали Нам?

Эль Греко закрыл рукой глаза. Что это все значит? Он все время держал в уме одно и то же имя. Вот когда это имя проникло в него, он и закрыл рукой глаза, а сам думал: Газалла, думал про мертвого и про живого, про врача и про доктора теологии, про братьев Газалла думал он, про обоих сразу.

— Его католическое Величество незадолго до своей смерти призвал к себе в Эскориал доктора Газаллу.

Без малейшей паузы кардинал спросил:

— Вы знаете доктора Газаллу?

Эль Греко кивнул:

— Мы друзья.

И оба они, каждый со складкой между бровями, долго глядели друг на друга.

Наконец кардинал заговорил:

— Мы тоже думали про доктора Газаллу. У этого семейства умные и непокорные головы.

И потом, сняв очки с глаз и медленно стянув петли с ушей, он откинулся назад, вздохнул, подал Эль Греко свои очки, с тем чтобы Эль Греко положил их на столик.

— Пригласите ко мне доктора Газаллу, — спокойно промолвил он, — а через несколько недель снова посетите меня.

По письму Эль Греко Газалла немедля явился в Севилью. Когда Эль Греко бесцельно мерил шагами Соборную площадь, ему послышался в полуденной тишине стук копыт, он обернулся и увидел всадника. Он увидел его со спины и по складкам плаща на узких, высоких плечах узнал друга.

— Газалла, — тихо окликнул он, и окликнутый, заслышав свое имя, остановил коня.

Они стояли перед французской пекарней, а всадник успел проголодаться, но он не замечал ни аромата свежего хлеба, ни наперченного паштета, он лишь внимал шепоту Эль Греко — из-за проходивших мимо людей они должны были говорить шепотом. Газалла внимательно слушал и разглядывал при этом запыленные кружева своей сорочки, что торчали из-под рукавов плаща. Потом он медленно оборвал кружева и бросил их на дорогу.