Стефан Андерс - Избранные новеллы

Он застыл на середине комнаты, он не стал подходить к окну. Ему была хорошо знакома пятнистая, черно-белая змея процессии доминиканцев, эта распевающая псалмы сороконожка, знакомы ему были и слова на знамени, несомом во главе процессии, опасные слова, что глядели на идущую следом процессию, два блестящих глаза misercordia et justitia, глаза церкви, и не приведи Господь ей ослепнуть хоть на один глаз. Вот что он сказал Великому Инквизитору. Он хорошо знал бледные лица кающихся и ослабевших еретиков, что следовали за монахами, предводительствуемые распятием, которое глядело на них и простирало над ними руки. Этот ряд был длинней, чем ряд упорствующих в своем грехе, однако лица закоренелых грешников, точно так же предводительствуемых распятием — разве что их распятие было обращено к ним спиной, — эти лица были не белые, а покрасневшие «от ночного огня». Misercordia et justitia, милосердие и справедливость, сверкающие глаза, чьи взоры проникали вдаль, до того самого места, где шествовал со своим капелланом Великий Инквизитор, предводитель бесконечной процессии благочестивых, которые на сегодня еще могли мнить себя спасенными и взысканными милостью наблюдать за происходящим. Но когда сороконожка проголодается, она способна укусить себя за свой собственный хвост, ибо из запаса любопытствующих благочестивцев она создаст себе новые возможности движения. О, ему хорошо знакома эта процессия, и он не станет подходить к окну, чтобы поглядеть на нее. Любопытство толпы обеспечит сопровождением даже палача, нет и нет, он не подойдет к окну.

Эль Греко издал крик. В проеме окна, расположенного в довольно низком втором этаже монастыря, проплывали мимо куклы, укрепленные на шестах в высоких, расписанных черными буквами бумажных колпаках, куклы, изображавшие души умерших в подземелье, души не вынесших пытки еретиков, оцепенело и четко проплывали они на облаке псалма «Помилуй меня, Боже, по великой милости твоей и по множеству щедрот твоих изгладь беззакония мои». Эль Греко начал считать их пальцем, словно число и было их именем, но и шестой и седьмой в окне хоть и глядели прямо перед собой, повторили в воздухе небольшой изгиб дороги, по которой двигалась сороконожка, — эти непокорные оставались покорными и после смерти — после чего исчезали.

Эль Греко упал на колени. Он знал, что и на улице, и на площадях многие так же упали на колени, хотя и по-другому, чем он. Те, кто преклонял колена на улице, сознавали угрозу, которую несли им взгляды живых, несла черно-белая сороконожка. Для него же угроза заключалась в неподвижности и упорядоченности мертвых, убитых, обернувшихся куклами, лишенными души по воле Святой инквизиции. И он растянулся на полу, а когда уснул, слюна, бежавшая у него из рта, увлажнила половицы, которые больше не скрипели.

Вот он и позабыл лошадь, жену, сына и свой дом в Толедо. Во сне он видел окно, светлый, забранный решеткой квадрат, но квадрат вдруг обернулся кругом, а решетка — оправой для очков. Вот мимо этого круглого окна, подрагивая на закругленном шагу, проплывали куклы в высоких колпаках, и поток их не иссякал, но он все глядел и все считал, и числа стали именем для кукол, он же спокойно поджидал, когда сможет наконец произнести свое имя, представляющее собой непомерно высокое число. Но свое имя он не произнес.

Один из послушников так и обнаружил его на полу. Просыпаясь, Эль Греко увидел черную полосу наплечника на белом изобилии рясы, по тусклости белого цвета и глубине черного он угадал время дня: было еще совсем не поздно, вот только день приходился на середину декабря и в трапезной перед ужином были зажжены свечи.

Брат выразил свое беспокойство из-за того, что господин Доменикос не приходил к обеду.

— Или вы держите предрождественский пост?

Эль Греко лишь устало кивнул в ответ.

— Тогда вы, верно, хотите, чтобы вас разбудили ко всенощной? — После этих слов он добавил, с гордостью, но таинственно: — Господин кардинал, чей портрет, как я слышал, вы пишете, всегда бывает у нас ко всенощной, каждую ночь, в облачении простого священника, он суровый господин, а еще говорят, что он святой.

Эль Греко быстро поднял голову и поглядел на словоохотливого брата взглядом, которого тот не понял; надумай брат таким же манером взглянуть на себе подобного, тот бы и вовсе счел его взгляд глупым. Впрочем, художники — люди особой породы, глядя на какого-нибудь человека, они часто думают о чем-нибудь постороннем. Эти мысли проносились в голове у послушника, когда он уходил, а еще он дивился на благочестие художника, который и пост держит, и разбудить себя просил ко всенощной.