Жеральдин Бегбедер - Спонсоры. Нет проблем, или Небольшие трансбалканские хроники из страны спонсоров

Ситуация уже тогда была напряженной, все это продолжалось долго, и Белград, за который сражались в австро-турецких войнах, мог бы похвастаться тем, что был разрушен не менее десятка раз. Можно себе представить, что испытывало тамошнее население… Влияние Византии сильно чувствуется в сербской архитектуре, да и в сербском искусстве в целом, но, если присмотреться, на умах она оставила ничуть не менее различимый отпечаток.

Бабушка показывала мне сохранившиеся черно-белые фотографии отчего дома в Белграде, старинного двухэтажного строения, называвшегося Коnаk, — это тюркское слово означает «дворец». Там за высокой оградой был парк, воздух там был насыщен дивным ароматом листвы столетних лип, там были отдельные дома для прислуги, конюшни и… настоящий музей — его построил мой дед и собрал в нем скульптуры нескольких французских мастеров, купленные 30-е годы, когда он ездил в Париж на международные выставки.

Помню и фотографию очень красивого тридцатилетнего мужчины — таким в то время был дедушка. Правильные черты лица, напомаженные волосы, проникающий в душу взгляд. На этом снимке дедушка в костюме для верховой езды и его роскошный доберман стоят рядом с допотопным черным автомобилем марки «Berliet». Машина, сказали мне, была заказана во Франции в 1911 году, а молодой человек с гордой осанкой, как мне показалось, ничуточки не напоминал моего сгорбленного, разрушенного изнутри и снаружи дедушку.

Мама, единственная из всей родни, поддерживала связь с дедушкиным братом Миланом, революционером-марксистом, пустившим по миру семью и изничтожившим плоды труда многих поколений.

Они несколько раз виделись в Белграде в 1980 году, за несколько месяцев до смерти Тито, когда мама попыталась совершить невероятное: помириться с дядей во время дележки имущества. Тогда и был дан старт фантастической истории с перевозом в чемоданах скатанных трубочкой картин французских импрессионистов — тех самых картин, которые несколько лет спустя добрались до Парижа укрытыми под отцовским пальто. Подрастая, я узнавала о Милане все больше: что он умный, что он рафинированный интеллигент, что он педераст, что уцелевшую после конфискации мебель и хранившиеся в подвале картины он разбазарил, что продавал их самым подонистым из английских антикваров, что к концу жизни он почти совсем рехнулся, разгуливал по коридорам родительского дома в смокинге, держа в руке связку ключей, отчитывал пролетариев и властно грозил им пальцем — ни дать ни взять старый большевик дает урок молодежи. Однако он никогда не забывал о своем буржуазном происхождении и мало-помалу, комнату за комнатой, возвращал себе коммунальные квартиры — по мере того, как дом, о содержании которого никто не заботился, превращался в руины и освобождался от жильцов.

После смерти этого моего двоюродного деда, случившейся незадолго до начала войны, в 1991-м, последние обитатели «дворца» охотно покинули гиблое место, предпочтя развалинам новые квартиры Нового Белграда, и развалины целиком перешли по наследству маме. Да… отчий дом, где она росла с младшим братом Владаном, отныне принадлежал ей. Почти в это же время другую фамильную резиденцию — дом в английском стиле на юго-западе Франции — продали под гостиницу с торгов по решению суда, и моим родителям ничего не оставалось, кроме как бомжевать. И тогда, раз уж невероятный поворот событий подарил им — причем даже дополнительных затрат никаких не потребовалось! — новое жилье в Сербии, мама решила поменять в собственном отныне доме на Бирчанинова замки и въехать туда вместе с отцом без чьего-либо разрешения.

Несколько лет спустя, в марте 1999 года, в Париже, я смотрела в восьмичасовых новостях хронику этой войны, картинка была — как в компьютерной игре. Я видела кадры, где натовские бомбы сыпались на Белград, видела — и не могла поверить, что все это происходит в Европе, в двух часах полета от моей квартиры в Сен-Жермен-де-Пре. А мама в это самое время, вопреки всем требованиям безопасности, вбила себе в голову немедленно приступить к реставрации фасада своего белградского особняка, потому что штукатурка с Коnаk ʼа уже, дескать, сыплется не хуже бомб.

В день начала ремонта от первого же взрыва поблизости градом посыпались еще и стекла центральной башенки старого здания, но, к счастью, все отделались испугом, правда не очень-то легким.

Тем не менее, пока длились бомбардировки, обширный фронт работ постоянно оставался одинаково обширным, и бригада ремонтников посреди всего этого хаоса, разрушения и систематического обстрела стратегических точек города вкалывала с утра до ночи, а потом и с ночи до утра.