Александр Ткаченко - Левый полусладкий

Затем она раздевалась совсем и тоже плыла далеко в море, с просветами утра в небесных толщах. Наконец я выдавал ей порцию вина прямо в воде и мы начинали. О, как мы не любили друг друга, в воде это всегда делать трудно: то она, то я куда-то все время ускользали. И только я находил горячее пристанище для моего паренька, как тут же ее створки закрывались, волна разбивала нас, даже легкая. Ползем на берег. Шофер кемарил, надвинув кепку на нос, и ждал времени. Мы находили точку опоры, переворачивали мир, затем снова плыли в море, и было торжественно, страшно и тихо, будто мы первые люди на земле. Мы добирались до нашего города и говорили: «Ну что, завтра увидимся?» — «Да, увидимся обязательно». И никогда больше не виделись. Из самых нелюбимых была у меня одна мадемуазель по внутренней кличке Кошечка. Связано это было с тем, что однажды она приехала ко мне и сказала, что ей негде переночевать. Когда она разделась, то я увидел на ее лобке нарисованную под тату кошечку. «А это откуда?» — «Да муж нарисовал, сказал, тебе идет, а заодно для проверки». — «Ну и как она?» — «Да держится крепко, краска вошла глубоко, правда, я еще не успела проверить». — «Ну так давай проверим». И мы забылись. Проснувшись, утром мы увидели: о ужас, кошечки не было, она стерлась, исчезла, да и следа не осталось. «Так что делать будем? Ведь он же меня прибьет». — «Слушай, — сказал я, — а давай я тебе сам нарисую, только у меня, учти, масляная живопись». — «Ну давай, а там я что-нибудь придумаю». Я вырезал какой-то силуэт кошки из детской книжки, налепил его на выбритый лобок, затем сделал контур, ну а затем дорисовал все остальное. Правда, сохло долго. Но все-таки высохло. И она уехала. Как-то она снова появилась, и я спросил: «Ну и что было?» — «Да ничего, я забыла тебе сказать, что перед тем отъездом к тебе в день моей кошечки мы нарисовали ему чуть выше его члена собачку. Так вот, когда я приехала, то увидела, что собачки не было, а у меня хоть и другая, но кошечка была. У, какой я скандал подняла, мол, я там, а ты тут…»

Впервые я увидел мертвого человека, когда мне было лет десять. Умерла моя бабушка. Звали ее Бася, и была она крымчанкой. Она лежала на диване, маленькая, кукла детей пятидесятых годов, почти целлулоидная, с плотно сжатыми губами. Страха не было совсем, ведь мы к ней так все привыкли, она была почти всегда такой, было ей около восьмидесяти. Она всегда, как только я появлялся на пороге ее старого дома, откуда-то доставала рубль, припасенный только для меня, и говорила на русском с татарским акцентом: «Купи себе курабье или микадо». Тогда я не понял вообще, почему она плохо говорила по-русски и какой национальности она была. Бабушка есть бабушка. Родилась она еще в середине девятнадцатого столетия и много чего могла рассказать, но я был маленьким, и она как-то прошла мимо меня со своими смешными историями, со смешным русским языком во рту. А все время только говорила мне, если я плакал: «Зачем такой аликет?»

Потом оказалось, что «аликет» по-татарски и по-турецки означает «шум». Бабушка была настоящей аборигенкой Крыма. Из тех еще людей, которые жили в Крыму до скифов, греков, татар, русских, украинцев, армян, караимов, аланов, готов — народности, населявшие весь крымско-турецко-румынско-болгарский бассейн. Через Крым проходили многие племена и народы, почти все задерживались навсегда, языки рождались и умирали, втягивались в более мощные и растворяли в себе слабые. Мои бабушка и мать знали татарский в совершенстве, они его изучали в школе, в жизни. Но знали такие слова и выражения, из которых становилось ясно: крымчаки — более древняя нация (хотя и тюркоязычная), чем все остальные. Вероятно, это была в свое время местная этническая группа, со своим укладом, культурой и языком, группа, которая организовалась в результате стечения народностей из близлежащих земель, но и подальше. Как же можно проследить, откуда они, крымчаки? Я учился в школе с пятью крымчаками. По фамилиям Ламброзо, Анжело — явно выходцы из Италии. Дормидор — явно испанская фамилия, Пейсахович — еврейская. Яблонько, вероятно, украинская. Фамилия моей мамы по отцу и бабушке — Зенгина, что означает по-татарски «бедный». Сколько намешано, и все крымчаки. Поначалу их просто считали евреями, потому что они исповедовали иудейскую веру, да и в паспорте у моей матери до шестидесятых годов была записана национальность «еврейка». Но потом пришли ученые мужи в милицейской форме и сказали: «Всех крымчаков будут записывать в новых паспортах как крымчаков». Так оно и было. Ничего поучительного из этой истории я не хочу извлечь, просто знаю, что мать говорила на двух языках, считала себя всегда крымчанкой, знала много слов, которые не входили в татарский язык, кухня была своя, крымчацкая, похожая на татарскую. Крымчаков осталось на свете всего лишь около пятисот человек. Это исчезающий народ, исчезающая нация. Отец дал мне русско-украинскую фамилию. Жалею, что мать в детстве не научила меня татарскому языку. Когда я недавно был в Турции, то мои друзья посмотрели на меня и сказали: «Ну чистый турок». А я и не отказываюсь.