Майлз на Гапалинь - Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди

– Не позор ли это, – сказал он, – валяться здесь в соседстве с дикими скотами, всем вместе вповалку в одной постели? До чего же постыдны, пагубны и противны природе ваши ночные порядки!

– Правда твоя, – сказал я в ответ благородному господину, – но, видит Бог, мы ничего не в силах поделать с тем затруднительным положением, в котором ты нас видишь. Погода стоит суровая, и надо защитить от бури каждую тварь, – все равно, две у нее ноги или четыре.

– Да неужто трудно вам построить небольшой загон снаружи, со стороны пастбища, – сказал благородный господин, – да расположить его подальше от дома?

– И впрямь нетрудно, – отвечал я.

То, что он сказал, повергло меня в величайшее изумление, поскольку самому мне было не выдумать не только ничего подобного, но и вообще никакой уловки, которая избавила бы нас от этой напасти – вечной давки в задней части дома. На другое утро мы собрали соседей и объяснили им очень подробно, какой совет дал нам благородный господин. Совет этот все одобрили, и не прошло и недели, как поблизости от дома у нас уже был построен прекрасный загон. Но увы, – человек предполагает, а Господь располагает. После того, как я сам, моя бабушка и двое моих братьев провели две ночи в загоне, мы так промокли, продрогли и промерзли, что удивительно еще, как все мы не отдали Богу душу, и у нас не оставалось другого выхода, как снова вернуться в дом и там вновь удобно и уютно расположиться среди скотины. Там мы с тех пор и оставались, – подобно любому другому бедному ирландцу в наших краях”.

Множество историй вроде этой рассказывал Седой Старик о прежних временах, и от него набрался я разума и мудрости, которыми обладаю теперь. Но что касается дома, где я родился в самом начале своей жизни, – если смотреть из его окон, оттуда открывался дивный вид. В доме было два маленьких окошка и между ними дверь. Если смотреть из окна по правую руку, перед тобой внизу расстилалась пустынная местность Росанн и Ги Дорь, с холмом Кнок Фола вдали и островом Тори в открытом море, который словно плыл, как огромный корабль, далеко-далеко, там, где небо сливалось с океаном. Если посмотреть из дверей, виден был запад графства Голуэй и скалы Коннемары, а дальше, в море, – Аранские острова с белоснежными домиками Килл Ронан, ясно и четко видными в летний день, если у тебя острое зрение. Из левого окна виден был самый большой из островов Бласкет, суровый и неприветливый, словно небывалый сказочный змей, разлегшийся на волнах. Дальше виднелся Дингл, с домами, тесно сгрудившимися вместе. Некогда было сказано, что ни один вид из окон в Ирландии [4]не может сравниться с этим видом, и не иначе, как это чистая правда. Я никогда не слышал, чтобы еще хоть один дом на земле был так же удачно расположен, как этот. А посему был удивителен этот дом, и сдается мне, что не будет уж никогда подобного ему. Как бы там ни было, именно в этом доме родился я, чего нельзя сказать, что ты там ни говори, ни про какой другой дом на свете.

Во времена моей юности в доме у нас неизменно стоял скверный запах. Иногда он настолько сгущался, что я просил мать отпустить меня в школу, хоть еще и не умел толком ходить. Люди, проходящие мимо, ни на мгновение не задерживались поблизости от нашего очага, а, едва поравнявшись с дверями, припускали рысью и не останавливались, пока не отбегут на полмили от этого источника зловония. Семья, жившая в другом доме, до которого от нас было две сотни ярдов, поспешно покинула его, выехав подчистую в один прекрасный день, когда запах от нас был особенно силен; они отправились в Новый Свет и уже не вернулись оттуда. Рассказывали, будто жители отдаленных стран поговаривают, что прекрасная земля – Ирландия, вот только воздух там очень густой. Увы, воздуха у нас в доме в то время не было вовсе.

Причиной этого смрада был один из наших домочадцев. Имя его было Амброзий. Старик крепко любил его. Амброзий приходился сыном Сорхе. Сорха была нашей свиньей, и когда она приносила потомство, она приносила его в изобилии. И хоть и много у нее было сосков, но всякий раз, когда поросята принимались высасывать из нее корм, на Амброзия соска не хватало. Амброзий был робок по натуре, и когда поросятам случалось проголодаться, а с такими, как они, это случается то и дело, бедный Амброзий оставался последним безо всякого соска. Когда Старик заметил, что поросеночек слабеет и хиреет, он забрал его в дом, устроил ему тростниковую постель возле очага и время от времени подкармливал его коровьим молоком из старой бутылки. Амброзий немедленно пришел в себя, вырос на удивление и сильно разжирел. Но увы – каждой твари присущ свой запах, по воле Господа, и запах, свойственный свиньям, не слишком приятен. Пока Амброзий был маленьким, запах тоже был небольшим. Когда Амброзий стал подрастать, запах возрос соответственно. Когда он стал совсем большим, запах стал очень сильным. Сначалавсе у нас было не так уж плохо, потому что днем мы держали окна открытыми, дверь нараспашку, и сквозняки гуляли по всему дому. Но когда наступала темнота и Сорха с другими свинками возвращалась домой на ночлег, – вот тут поистине наступало такое, что нельзя ни рассказать, ни описать. Иной раз посреди ночи нам казалось, что утро не застанет нас в живых. Иногда мать со Стариком вставали и выходили из дома, чтобы прогуляться с десяток миль под дождем, пытаясь отделаться от вони. Когда Амброзий пробыл у нас в доме месяц или около того, лошадь Чарли отказалась заходить на ночь в дом и каждое утро оказывалась вымокшей насквозь (ибо сколько я себя помню, не бывало еще ни разу ночи без бури и проливного дождя), но все равно вид имела довольный, несмотря на все трудности, которые пришлось вытерпеть в бурю. Самое же тяжелое испытание выпало, конечно, на мою долю, так как ходить я не умел, а другие способы передвижения были мне недоступны.