Валери Виндзор - Лгунья

— Ну ты и копаешься, — сказала она.

— У меня сумочку украли, — доложила я скучным тоном.

Она уставилась на меня во все глаза.

— Что-о?

— Эта девица — та самая, которую ты назвала проституткой — украла мою сумочку.

— Вот наглая дрянь, — возмутилась Крис. — Я видела, как они уходили. Она мне ещё «до свидания» сказала.

— Да ладно. У меня там и не было ничего, — сказала я. — Сотня франков. Читательский билет. Кое-какая косметика.

— И кредитные карточки.

Она захлопнула дверцу и завела машину.

— Влезай, — сказала она. Шины взметнули гравий.

— Ты в состоянии вести машину? — спросила я.

— А что ж, нет, что ли? — Она включила фары. Деревья впереди с любопытством склонялись над дорогой. В воздухе остро запахло прохладой. Бледные ночные бабочки летели на свет и разбивались о ветровое стекло. Мне вдруг стало нестерпимо грустно. Я опустила окно со своей стороны и швырнула узел с несвежей одеждой в придорожные кусты.

— Вообще-то, — сказала Крис, — меня немного мутит. — Она сидела неестественно прямо, вцепившись в руль и напряженно вглядываясь в дорогу, как будто ничего перед собой не видела. — Чертовы деревья.

Следить в темноте одновременно за картой и дорожными знаками оказалось трудно. Я то и дела теряла дорогу.

— Налево или направо? — спросила Крис.

— Не знаю, — сказала я. — Или туда, или сюда.

Она рассмеялась. Тони это никогда не смешило.

Мы свернули налево, и дорога быстро превратилась в тропу, изрытую колеями, а потом и вовсе затерялась в поле. Развернуться не было ни малейшей возможности. Крис попробовала дать задний ход, но ничего путного из этого не вышло.

— Вот черт, — сказала она.

Она ехала по тропе слишком быстро. Машина подпрыгивала на кочках и рытвинах. Я со всех сил уперлась руками в приборную доску.

— Ты слишком быстро едешь, — сказала я ей.

— Не нравится — вылезай, — ответила она.

Машина накренилась, наткнувшись на насыпь. Раздался стук, за ним последовал жуткий скрип: машина боком ударилась о каменную стену.

— Вот дьявол, — сказала Крис. — Ну теперь-то что?

Она заглушила мотор и пошла проверять повреждения, нежно, словно ушибленное место, трогая поцарапанный металл. Бок машины украшали длинные белые царапины.

— Я поведу, — сказала я.

— Ага, значит, это мы раньше делали, — сварливо сказала Крис и без сил облокотилась на капот. — Я просто жутко устала, вот в чем беда.

Беда была в том, что она слишком много выпила, но я смолчала. Я и сама выпила не меньше, но от холодного воздуха в голове у меня прояснилось, а утрата сумочки сделала меня легкой, почти бестелесной. Я была одета во все черное, у меня не было ровным счетом никакого имущества, никаких обязательств. Я была частью окружающей темноты.

— Разреши мне сесть за руль, — сказала я.

Я никогда не водила машину с левосторонним управлением, и ощущение было довольно странное. Приходилось задумываться над каждым движением. Крайне осторожно доехала я до конца тропы и повернула налево. Сконцентрировала внимание на дороге, лежащей впереди, вернее, на том небольшом куске дороги, который я могла видеть, не крутя головой, и, наверное, напоминала цыпленка, неотрывно глядящего на кусок мела.

— Нужно где-нибудь свернуть, — сказала я Крис. — Если продолжать ехать в эту сторону, то мы снова окажемся на шоссе № 20.

Но Крис спала, свесив голову на грудь. Очень хорошо помню, что подумала: надо же, как смешно — мы обе не в состоянии вести машину, а я к тому же не представляю, куда еду. Помню, я решила: остановлю машину, как только попадется подходящее место, где мы сможем до утра поспать. Но почти сразу я увидела знак «Остановка через 50 метров», и впереди возникло то самое шоссе № 20 с огромным указателем: в одну сторону Лимож, в другую Тулуза, и я свернула к Тулузе. Дорога была прямой и широкой, к левостороннему положению руля я уже привыкла, и вся моя нервозность улетучилась. Стрелка на спидометре все сильнее отклонялась вправо. Я понятия не имела, с какой скоростью еду, потому что здесь отсчет шел в км/ч, но чувствовала, что быстро, и в этом была свобода и безопасность. Я обгоняла машины, обгоняла фургоны, обгоняла грузовики. Я громко смеялась при мысли, что возможно, девушка, укравшая мою сумочку, сидит сейчас в кабине одного из этих грузовиков и клянет меня на чем свет стоит, потому что она стала богаче на каких-то сто жалких франков и грязную косметичку. Я огибала нефтевоз и все ещё посмеивалась, когда раздался ужасающий грохот, как будто вселенная взорвалась, и затем машина заскользила по асфальту, как по льду, вышла из повиновения, и её понесло. Боже мой, бесстрастно и не к месту подумала я. Все произошло так быстро, что у меня просто не хватило времени подумать о другом. Но самый последний миг, когда меня ослепили фары встречного грузовика, длился, казалось, годами. Десятилетиями. Если вы интересуетесь такими вещами, то знайте: это не было похоже на жизнь, промелькнувшую перед глазами, «промелькнувшая» — совершенно не подходящее слово. На самом деле, все происходило очень медленно. Но не как в кино, когда тебе в замедленной съемке показывают разлетающиеся осколки стекла, покореженный металл и фрагменты человеческих тел. Совсем не похоже. Последний миг был таким долгим, что мне хватило времени подумать о Тони, и о том, как полицейский будет говорить ему, что я умерла, и о том, как до смешного жаль умирать после такого славного ужина. Я даже успела немного посмеяться над своими абсурдными дневными метафизическими размышлениями на тему того, что на бесконечной шкале ценностей не нашлось места для таких понятий, как начало и конец, и это забавно, ибо вот ведь он. Это не каламбур, не игра слов, это он. Он. Конец.