Валери Виндзор - Лгунья

Однажды, помню, поймала обрывок мысли, имя: Тони. Но оно для меня ничего не значило, и я его отпустила, оно отцепилось и уплыло от меня прочь во тьму воды, и там утонуло.

Это было очень приятно — бездумное, расслабленное состояние бесконечного дрейфующего плавания. Я была счастлива. Я лежала почти на дне глубокого пруда, течения остались выше, выше осталась даже сама возможность движения, а я спокойно отдыхала в ложе из легких водорослей, сонно паря во времени, и вдруг неожиданно и совершенно против желания начала подниматься, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, — меня стремительно тащило вверх сквозь толщу воды. Что-то силой заставило меня преодолевать гравитацию, и боль от этого была невыносимой. Я этого не желала: мне хотелось и дальше дрейфовать со сложенными на груди руками и развевающимися в воде волосами. В гневе, оттого что меня побеспокоили, я лягалась, махала руками и сопротивлялась, но продолжала свой головокружительный подъем по спирали. Я открыла рот, чтобы кричать, но в него хлынула вода. Я стала отплевываться и закашлялась. Нестерпимая боль разрывала все тело. Мне показалось, что я сейчас взорвусь. Послышался звук разбиваемого стекла, и я выскочила на поверхность, как пробка из бутылки, и шлепнулась на кровать, сухую и горячую, как печка.

Я лежала в просторной белой комнате, в комнате с высокими стенами, отлого уходящими вверх, в вечность, в комнате, такой же неизмеримо огромной, как моя боль. Мне даже показалось, что эта комната и есть моя боль, так точно она повторяла границы её владений. Женщина в черном отделилась от двери и направилась ко мне, и каждый её шаг из далекого далека был для меня смертельной мукой. Я закрыла глаза и сосредоточилась на желании плыть по течению. Или парить в воздухе. Что угодно, лишь бы не эта невыносимая плотность пространства.

— Doucement, — мягко сказала женщина. — Doucement. [41] Тише

Я открыла глаза и постаралась сфокусировать на ней взгляд, понять, кто она, но эти усилия меня утомили. Она взяла меня за запястье. Оно вяло висело где-то вдалеке. Провода и трубки отходили от него к далеким аппаратам. Я всхлипывала от боли, как дитя, будто эти всхлипывания заставят кого-то могущественного пожалеть меня и избавить от боли. Я звала маму, давно покоящуюся в земле. Я хотела, чтобы пришел кто-нибудь с бутылками горячей воды и утешениями, но никто не шел. Я плакала, потому что, несмотря ни на что, была здесь; одна нестерпимая секунда тянулась за другой, а я все ещё была здесь; потому что я потеряла способность слышать прекрасный звук и плыть по течению; потому что не могла вынести столько боли.

Много позже появился человек в белом.

— Добрый вечер, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

Он говорил по-английски, но это не помогло. Слишком много времени уходило на то, чтобы до меня дошли значения слов; они так странно наслаивались друг на друга. «Как вы себя чувствуете?» какое абсурдное и трогательное сочетание звуков. Я повторила их про себя.

Как я себя чувствую? Я чувствовала себя каждой частичкой кожи, ушами, горлом, языком. Чувствовала себя кишками, костями, волосками на руках…

Он коснулся моей руки.

— Мисс Масбу? — позвал он. — Вы очнулись?

— Нет, — сказала я, имея в виду, что меня зовут не Масбу.

Он сел. От звука стула, проехавшегося по паркету, у меня даже зубы заболели.

С минуту он сидел в молчании. Мой взгляд медленно фокусировался на нем.

— Вы помните, что случилось? — спросил он чуть погодя.

Я хотела заговорить, но произносить слова оказалось трудно. Единственное, что я смогла выговорить, было «нет».

— Вы попали в аварию, — объяснил он. — Простите, конечно, я должен был представиться. Доктор Вердокс. Гай Вердокс, — говорил он медленно, словно понимая, как мне трудно. — Авария на дороге, — сказал он. — Вы сидели за рулем машины, которую взяли напрокат в Кале. Это вы помните?

— Нет, — сказала я, имея в виду, что никогда не брала напрокат машину в Кале.

— Лопнула шина. Вы потеряли управление.

— Да, — сказала я. По крайней мере, в этом он не ошибся.

Он, похоже, остался доволен. Похлопал меня по руке.

Совершив неимоверное усилие, я попыталась задать вопрос.

— Девушка… — начала я.

— Мисс Хьюис. Да. Она была… — он замолчал и откашлялся. — Вы её знали?

— Нет, — сказала я, доведенная до изнеможения всей этой чепухой, этой путаницей ничего не значащих слов. Что ещё за мисс Хьюис? О ком он, черт побери, говорит? Он, наверное, спутал две разных аварии. — Нет, нет… Нет…