Сергей Самарин - Крушение

— Ко мне в комнату! — глухо приказывает барон.

Он крепко держит за воротники двух своих пленников. Остаток небольшого отряда — впереди; они движутся, как сомнамбулы.

Когда закрывается дверь, барон садится на железную кровать. Из правой руки он не выпускает трость с набалдашником; он похож на епископа, проводящего обряд.

Сбившись в тесном пространстве, пленники отводят друг от друга взгляд; дюжина пар глаз пытается в полумраке расшифровать выражение лица барона. От криков, периодически доносящихся снаружи, тишина в маленькой комнате давит ещё сильнее.

— Кто это сделал? — спрашивает барон. Синеватый рассвет понемногу окрашивает предметы.

— Кто это сделал? — слабым голосом повторяет Сидоний, стоящий в первом ряду виновников; и отвечает: — Укалегонт передал Рипею, Рипей — Меропсу, Меропс — Линкею, Линкей — Ферсилокию, Ферсилокий — Клоанфу, Клоанф сказал Алетию, а Алетий — Лиру, Диманту и Коринею; Димант сказал Хлорею, Хлорей — Даресу, Дарес — Гиасу, Гиас — Мнесфею, Офелту и Фалерию; Мнесфей сказал Фоанту, Фоант — Алькандру, Алькандр — Сидонию и Персам; Сидоний сказал Мимасу, а Мимас — Мисению, Мисений — Гидаспу, а Гидасп — Демофонту, который и так всё знал; Демофонт сказал Ладесу и братьям Ассаракиям, а они сказали Гиртакию и Эбисию; Гиртакий сказал Эмафионту, Эмафионт — Галиду, Галид — Ородию, Ородий — Ферию; наконец, Ферий, узнав новость от Ородия, рассказал о ней Укалегонту.

— Выйдите все, — говорит барон. — Чтобы через пять минут здесь было ваше высшее командование в полном составе.

Пленники молча уходят; в дверях их движения неестественно плавные: как бы не толкнуть друг друга; они словно парят в воздухе. На пороге Алькандр украдкой оглядывается, чтобы взглянуть на барона; тот по-прежнему сидит на железной кровати, но теперь зажал трость между колен и опёрся подбородком о набалдашник; монокль, только что выпавший из его правой глазницы, медленно покачивается на конце чёрной ленты.

— Господа, — начал барон, — желая порядка, вы впустили в Крепость чуму Большой смуты. И всё же вы лучшие; хотя делами можно исказить даже собственные принципы. Реакционеры, революционеры суть одно и то же; нам дано или не дано счастье жить по законам порядка; но к помощи порядка не прибегают, когда его коснулось увядание мысли. Защищать его — значит ставить его под сомнение, признавать, что он хрупок и преходящ. Словом, либо он неизбывен, либо уже изжил себя в ту минуту, когда возник сей замысел. Невинность безвозвратна.

Пятёрка стоит навытяжку напротив железной кровати, глядя на барона и на изумрудный крест у него за спиной, висящий на стене под статуэткой Девы. Они не прячут картонные знаки. Вместо тени смущения на их лицах свет; пока барон говорит, они узнают себя в его речи, они признают в нём вождя; они слышат приказы, а не внушения. Разве могут они чувствовать себя пленниками, когда барон освобождает их от груза свободы?

— Вы были сбиты с толку, — говорит он. — Я, как и вы, тоже был сбит с толку, когда отчаянно защищал Империю. Вдумывались ли вы в ужасающий смысл этих слов: гражданская война? Мы считали себя героями, когда рубили смутьянов; вам известны наши успехи в Западноземье. Мы наивно считали своей заслугой восстановление на этих территориях принципов верности, но, читая газету, восхваляющую наши подвиги, я вдруг обнаружил, что представляю в этой войне мнение, отличное от других, что я дворовый хулиган, выразитель гражданской позиции или даже гражданский, взявшийся за оружие. В городке, которым мы овладели, для нашей встречи собрали целый «комитет», который устроил шествие во главе с церковниками, они несли полотнища с лозунгами и портреты императорской семьи. Я приказал стрелять в этих обывателей. Был скандал: один лишь император тогда… — тут барон оглядывается и коротким кивком указывает на загадочный изумрудный крест, — один лишь император тогда всё понял.

«Сегодня Империи больше нет. Мы худо-бедно хранили её отражение в стенах этой Крепости, чтобы уберечь вас на какое-то время от лап скверны; игра теней рассеивает утренний сумрак. И нечего больше защищать или отвоёвывать. За этими стенами вас ждут жестокие времена: всюду готовятся к войне, но это не наша война, это новые гражданские войны, хоть и в масштабе наций. Отныне орудием баталий станут книги; и потоки крови от этого не иссякнут. Всюду готовятся заговоры, появляются партии, организации. Хотите стать одной из них? Ещё немного, и у вас появится своя программа, идеология; мне кажется, мир уже достаточно замусорен идеями, как грязной бумагой. Вы сделали себе картонные знаки, причудливые звёзды и кресты; храните их, не стыдясь; они ценнее моих, поскольку ни в какой реальности и даже в воспоминаниях не померкнет их блистательная никчёмность. Пусть они будут знаками изгнания; ведь для нас, обездоленных, изгнание — единственное богатство. Вам достаточно приходилось слышать в семьях, на беспомощных посиделках, которые устраивают наши отцы, и даже в этих стенах об изгнании, о его невзгодах и лишениях? Не думайте, будто я призываю вас ныть и жаловаться. Прекрати Империя своё существование, как бы мы стали её изгнанниками? Я не оскорблю вас предположением, будто вы тоскуете по рощице на равнине, угрюмой такой, которую едва заметил ваш детский взгляд; я объявляю абсолютное изгнание. Вам будет чем гордиться в это бесцельное время. Научитесь существовать вне места. Не стройте внутренних укреплений, — не обороняться я вас учу: безграничную силу обороной не одолеть. Уходите смело, растворитесь в абсурдной бесконечности пространства и времени; никаких приоритетов. Объединившись накануне вечером, вы дали пылкие обеты и искренние клятвы; сейчас я прошу вас поклясться мне в безразличии. Вам будет несложно отказаться от того, чем вы и так собирались пожертвовать: личными целями и тем, что обыватели обозначают словом „счастье“. Берегитесь тщеславия: оно думает, что у мира есть право на совершенство. У чувства гордости и достоинства более глубокие корни. Но и его сумейте задавить в себе и уничтожить, после чего переходите к более тяжёлой задаче: вы должны вырвать из своих сердец любовь и даже образ Империи. Свет зари, ровный и холодный, безразлично скользит по поверхности предметов; я жду от вас великой клятвы прозрачности и пустоты».