Рене Френи: Лето

— Мне не хотелось возвращаться прямо к себе и сразу ложиться спать после ночи работы. Я купила круассанов. Если вы приготовите нам два кофе, мы успеем их съесть, пока они горячие.

Горячим было и мое сердце, и оно билось быстрее, такое счастливое, такое легкое. Я вынес только половину кресел на террасу. Мы оказались с ней первыми посетителями.

Я не знал, что сказать. Кофе никогда не был таким вкусным, а первые лучи, озаряющие влажную площадь, — такими прекрасными. Июнь начинался с чуда. Мы смотрели друг на друга, смеялись, ели круассаны и пили кофе. Я даже еще не вынес столы. Такие мгновенья бывают так редко, они столь же хрупкие, как и само совершенство. Красивые улицы, новая жизнь, ласковые собаки… Я мог кричать, прыгать, скакать, но я не мог сказать ни слова. Да даже и не пытался. Я сделал нам еще два кофе. Я думал о том, что она не спала всю ночь, но была еще прекрасней, чем вчера вечером. А сам я разве спал, если, закрыв глаза, видел одно ее лицо?

В течение всего июня она приходила к нам постоянно. Она появлялась то утром, то днем, то вечером, раз в два-три дня. Однажды днем она поднялась ко мне, под крышу. Я только что закрыл ресторан. У меня очень мало мебели, все стены завалены книгами, большинство из которых — детективы, которые я покупаю у букинистов. Она была удивлена. Даже не взглянув на открывающийся из моего большого окна вид на черепичные крыши, беспорядочно возникающие среди деревьев, она сказала:

— Странно, столько книг — у владельца ресторана. У вас их в три раза больше, чем у меня.

— Я по крайней мере лет на десять вас старше.

— Как вы успеваете читать? Ведь вы работаете с утра до ночи.

— Я читаю с ночи до утра. Я не всегда был владельцем ресторана, а вот читал — всегда. Как и вы, я работал на фабриках, на стройках и прятался в туалетах, чтобы читать. Мои начальники думали, что я постоянно болен, а я проводил время с Рембо, Хемингуэем, Селином. Десятиминутное путешествие, сидя на унитазе. Когда я работал на судостроительной верфи в Ля-Сьете, я прочел «Людей и мышей», сидя в трюме корабля, прямо в машинном отделении, под оглушительный грохот турбин, раскаленных, словно печь. Это лучшее место, чтобы читать Стейнбека, с меня так текло, что даже книжка была мокрой от пота.

Она брала книгу, быстро просматривала ее, потом брала другую. Она читала все на свете, знала биографии писателей. Про каждый роман ей было что сказать, ее суждения были резкими и очень личными. Словно она только что прочитала его. Я был поражен оригинальностью ее высказываний и силой ее интеллекта. Интеллект этой женщины поражал так же, как и ее красота. Я тоже прочел все эти книги и почти все уже забыл. Ее мысли были такими же острыми, как ее маленькая грудь, натягивавшая платье. Кто-то из писателей сказал: «Она была прекрасней того сна, который я так никогда и не увидел».

Это те самые слова, которые я тоже мог сказать бы, когда увидел ее, тогда, на скалах. Но она сама — писатель.

— Пойдемте искупаемся, — предложил я ей, — я должен открыть ресторан только в семь вечера, здесь под крышами совсем нечем дышать.

— У меня с собой нет купальника.

— Там, где мы встретились, почти всегда пустынно. Надеюсь, вы в трусах?

Там действительно было пустынно, и она была в трусах. Через каждые сто метров на ослепительно-белых скалах загорали черные обнаженные пары. Сотни чаек кружили, гогоча, над выбеленными ветром островами, другие покачивались на волнах в двух шагах от берега. Платье упало к ее ногам, она вошла в море. Ее спина была такой же узкой и загорелой, как у ребенка. Я нырнул вслед за ней.

Из морской глубины я смотрел на ее тело, скользящее в лучах солнца. Плыла она тоже как ребенок. Она была удивительно изящна, и ее маленькая грудь сообщала этой грациозности дополнительную прелесть.

Я хотел схватить ее и прижать к себе, чтобы удержаться от этого, энергичными бросками я поплыл дальше в море. Кроме того, я хотел показать ей, какие у меня сильные мускулы.

Когда я вылез на берег, она, вытянувшись, лежала на животе, положив руки под голову. Полностью обнаженная. Закрыв глаза. Я лег рядом с ней и тоже закрыл глаза. Ничего не существовало, лишь гогот птиц, плеск волн, разбивающихся о скалы, и нежные ласки солнца, касающегося моей влажной кожи.

Через некоторое время она сказала:

— Альтона выкинули из его подвала.

— Что? — переспросил я, голова у меня гудела от солнца и жары.

— Мой друг, художник, о котором я вам рассказывала, его выставили на улицу. Он несколько месяцев не платил за квартиру.