Диана Чемберлен - Папина дочка, или Исповедь хорошего отца

Впервые мне пришло на ум, уж не наркоман ли он. Это объяснило бы его худобу. Его безденежье. Нет, тут же подумала я. Это не совпадает с тем, что я о нем узнала за последние полторы недели. И к тому же он мне просто слишком нравился, чтобы я могла в это поверить. Но так ли уж хорошо я его знала?

— Ни малейшего, — ответила я, немного покривив душой. В тот день, когда я впервые сделала попытку вернуться на работу, наркотики приобрели для меня привлекательность, какой раньше никогда не имели. Стоило мне выпить горсточку, и боль прошла бы. — И пожалуйста, не говорите мне, что вас бы они соблазнили.

— Никогда, — сказал он. — Это не мое.

Я увидела у него на лице знакомую усмешку, но сегодня в нем было что-то новое, необычное. Он казался взвинченным, подергивал ногой, постукивал пальцами по ручке дивана. Я хотела спросить его насчет работы, но ему уже, наверно, надоели мои вопросы. Как будто прочитав мои мысли, он отхлебнул еще глоток и сказал:

— У меня сегодня еще одно собеседование по поводу работы.

— Прекрасно! Нашли что-нибудь на сайте?

— Нет, у меня дружок нашелся. — Он еще сильнее забарабанил пальцами по ручке дивана. — Надеюсь, на этот раз что-нибудь получится.

— И я надеюсь, Тревис. — Может быть, я могла бы помочь ему найти няню. Может быть, кто-нибудь из моих старых друзей знал кого-нибудь по соседству. — Наверно, это где-то на стройке? Офисы или жилые дома? Или…

— У меня в фургоне осталась информация, — сказал он, вставая. — Вы не присмотрите минутку за Беллой, пока я схожу за бумагами? Я назову вам адрес, и вы, быть может, подскажете мне, как туда добраться.

— Конечно, — кивнула я.

Секунду поколебавшись, он наклонился, обхватил руками голову Беллы и прижался губами к ее виску. Лицо его было совсем близко к моему, но он быстро отвернулся и направился к двери. Молодые женщины за столиком у окна смотрели ему вслед, пока он не завернул за угол к парковке.

— Почитай еще, — попросила Белла, положив руку на обложку книжки. — Пожалуйста!

Я открыла книжку и читала еще минут десять, не понимая, что могло задержать Тревиса. Я прочла еще одну главу. Мое внимание было только отчасти занято чтением, беспокойство росло. Я начала то и дело поглядывать в окно. Все это было немного странно.

— Где папа? — спросила наконец Белла, глядя на дверь. Прошло уже по меньшей мере двадцать пять минут. Две молодые женщины встали и вышли.

— Может быть, его что-то отвлекло, — сказала я. — Давай пойдем посмотрим, где он.

Белла взяла меня за руку — боже мой, какое это ощущение! — мы пошли в том направлении, в каком я видела уходящего Тревиса. На парковке стояли бесконечные ряды машин, и я поняла, что не представляю себе, как выглядит его машина. Фургон, назвал ее он. Мы с Беллой дошли до последнего ряда машин.

— Какого цвета папин фургон? — спросила я Беллу.

— Белый. Его зовут Моби Дик.

Белых фургонов на парковке не было. Там был только белый пикап, но это явно не то.

— Наверно, у него было какое-то поручение, — сказала я.

— Кто-нибудь попросил его зайти в магазин.

Белла осмотрела море магазинов вокруг парковки. Тревис мог быть где угодно. Я понятия не имела, что мне делать. Я снова глянула на часы. Его не было уже около часа. Это что-то непонятное, подумала я. Мне казалось, что все это происходит во сне, который постепенно превращается в кошмар. Небо было неестественно синим. Солнечные лучи яркими вспышками освещали тротуар. Машины на парковке слились в разноцветную груду металла. Единственной реальностью оставалась маленькая ручонка, доверчиво лежавшая в моей руке.

Когда несколько дней спустя после пересадки сердца я проснулась — полностью проснулась, — у меня осталось два воспоминания. Первое — это вид с потолка операционной. Я смотрела вниз, на врачей, трудившихся над моей вскрытой, окровавленной грудной клеткой. Я наблюдала за ними спокойно и с любопытством. Мне хотелось сказать им, как хорошо, умиротворенно я себя чувствовую, потому что там, внизу, они казались такими испуганными. Сквозь телеметрические сигналы и свист вентилятора до меня донесся голос отца. Возле своего уха я чувствовала грубую ткань маски, которую ему приходилось надевать, когда он приходил ко мне в палату. «Этого ребенка никогда не было, — шептал он мне, как гипнотизер. — Забудь это все, Робин. Этого не было в твоей жизни».

Когда сестры помогли мне сесть, оба эти воспоминания одновременно исчезли из моей памяти. У меня оставались только жгучая боль в груди, туман в голове и осознание, что моя жизнь изменилась навсегда.