Денис Драгунский - Окна во двор (сборник)

— Тьфу! — Наташа пнула чучело ногой и подумала, что надо ждать солнца и жары, чтоб эта гадость высохла и можно было ее сжечь.

Вышла за калитку, прошла буквально полсотни метров. Ее нагнала машина.

— Девушка, вас подвезти до сельпо? — это был ухажер.

— Шутник, — сказала Наташа. — Мадам Тюссо на полставки.

И пошла дальше.

Он выскочил из машины, повернул ее к себе и вдруг сильно обнял ее, прижался к ней, так, чтобы она все почувствовала .

— Не надо, — сказала она. — Я тебя не люблю. Я вообще никого не люблю.

— Если ты никого не любишь и все время меняешь мужиков, почему среди них, в этой… в этом… — он запнулся, — в этом ряду нет места для меня? Чем я хуже? Чем?! — он почти кричал.

— У тебя сигареты есть? — спросила она.

— Есть, — сказал он.

Она взяла его за руку и повела в дом.

Они все сделали в прихожей, почти не раздеваясь: он не мог терпеть.

Потом она сказала, натягивая брюки:

— Ну, все, езжай. И оставь мне сигареты.

— У меня в машине блок.

— Принеси три пачки, и пока.

— Недорого, — сказал он.

— Сущие копейки, — кивнула она.

— Ты никого не любишь, — сказал он. — Бывает. Типа скорбное бесчувствие. А вот ты когда-нибудь сможешь полюбить? Не меня, нет, куда мне! Кого-нибудь. А?

— Мечтаю полюбить, — сказала она. — Я не знаю, какой он будет, умный-богатый или полное ничтожество. Но я обомру от покорности, понимаешь? И мне захочется мыть полы в его доме…

— А? — растерянно спросил ухажер. — Как?

— Я буду мыть полы в его доме, я буду ползать на коленях, выжимать тряпку в ведро и кончать от счастья…

Вдруг он схватил ее за горло.

— Пусти… — она захрипела. Он держал крепко.

— Ваша честь! — он откашлялся. — Почему я совершил это ужасное преступление? Где причина? Причина глупая, смешная. Половая, хи-хи-ссс… Я не прошу снисхождения, но я хочу, чтоб вы меня поняли. Трагедия в трех действиях. Действие первое. Мне двадцать два. Я влюбляюсь. Делаю предложение. Отказ. «Ты очень хороший, но… Мне нужен другой человек. Чтоб я мыла полы и была счастлива». Странно. А я-то думал, что буду помогать жене… а с годами, глядишь, на уборщицу заработаю… и что это будет ей приятно. Ну, нет, так нет. Действие второе. Мне двадцать шесть. Моя подруга в порыве интимности говорит о своем бывшем: «Я была на все готова, чтоб только он со мной остался, я полы мыла, вот этими руками» — и показывает свои пальчики с маникюром… Ладно, совпадение. И вот — действие третье. Мне тридцать два… Но почему не я, ваша честь? Я делаю подарки, целую ручки-ножки, встречаю-провожаю, готов всю жизнь, в радости и в горе, пока смерть не разлучит , я умный, сильный и богатый, а этой суке нужно какое-то говно, которому она полы будет мыть. Поэтому я ее задушил, а для верности зарезал! — он вытащил левой рукой складной нож; со щелчком вылетело синее лезвие. — А сначала исполосовал ей рожу… — и он уколол ей щеку острием ножа; бусинка крови покатилась вниз, оставляя бледно-алый след. — Я не прошу снисхождения, ваша честь, — у него челюсти свело от ярости.

— Милый, — вдруг просипела она. Он чуть отпустил ее горло. — Милый, дорогой, любимый, прости, я люблю тебя, — шептала она, — я обожаю тебя, я хочу быть твоей рабыней, я буду мыть тебе полы…

— Сегодня, — сказал он. — Сейчас.

— Да, да, да, — она заплакала. — Сейчас и всегда.

Он взял ее за шкирку и повел к машине.

Ехали молча.

У большого магазина он остановился.

— Пойду куплю ведро и тряпку, — сказал он.

Посмотрел на нее. Послюнил палец и стер след крови с ее щеки. Она схватила его руку и поцеловала. У него вдруг задрожали губы.

— Прости меня, — он обнял ее. — Я совсем с ума сошел. Прощаешь? Не надо никаких полов, поехали домой…

— Все равно купи ведро и тряпку, — прошептала она. — Ты же обещал…

Он поцеловал ее.

Скрылся в дверях магазина.

Наташа вылезла из машины, огляделась, подняла руку. Остановился битый таджикский «жигуль», приоткрылось окно:

— Куда ехать?

Она сказала адрес и цену. Водитель кивнул. Она села.

Дело было в конце сороковых. Народного художника РСФСР, академика живописи, лауреата Сталинской премии Бориса Ароновича Нехамкина поймал в коридоре его коллега Игорь Петрович Риттер. Он был художник по чашкам и блюдцам, а Нехамкин писал портреты вождей, но оба они состояли в правлении московского союза, и вот там-то, после заседания правления, Риттер его и поймал.

— Простите, Борис Аронович, я понимаю, как вы заняты, но… Есть один молодой художник… мой сын… Буквально пять минут… — Риттер держал в руках папку.