Александр Александров - Без работы

— Возьмите на всякий случай. Вдруг появится необходимость.

Павел поблагодарил священника за беспокойство и запихнул принятую визитку в карман.

— С Богом, — сказал священник и, покинув Крючкова, продолжил обходить зал.

Впоследствии Арчибальд рассказал, что этого человека зовут отец Федор. Он и прихожане храма Покрова Пресвятой Богородицы не раз оказывали неоценимую помощь бездомным. Прошлой зимой Арчибальд простудился и заработал воспаление легких. «Люди вокзалов» выхлопотали для него койко-место в больнице, где он получил все — от еды до лечения и необходимых лекарств.

— Если бы не благотворители, я бы умер на улице. Представь, как бы я добывал себе пищу. Воспаление легких — это практически стопроцентная смерть для бомжа, — сообщил Арчибальд.

К удивлению Павла, бомж Геннадий смотрел на проявления сострадания к бездомным скептически.

— Волка сколько не корми, он все равно в лес смотрит. Чего бомжам помогать?

— Ведь не все стали бродягами добровольно. Ведь это трагедия — остаться без дома, — высказал мнение Павел. — Кто-то лишился квартиры в результате ужасного стечения обстоятельств. Или был обманут, как Арчибальд.

Старик неожиданно разгорячился и выпалил:

— Арчибальд твой — дурак. Лишился хаты за дюжину дохлых сосисок. Он всегда жил, как бродяга. Не работал. По помойкам шатался, спал где попало. Считал, что все ему обязаны помогать. Наказания без вины не бывает. Нечего волосы теперь на себе рвать.

— Но, положим, родился человек не самым умным, получил неправильное воспитание… По-вашему, такой человек не заслуживает сострадания?

— Значит, такая его судьба — страдать.

Павел почувствовал, как кровь прилила к лицу и застучала в висках.

— Значит, и вас можно сожрать вместе с вашим дерьмом и не подавиться! — крикнул он в неожиданной ярости на старика.

Бомж Геннадий скривил свою бороду набок, с презрением посмотрел на Павла и негромко сказал:

— Меня никто есть не будет. Я не сладкий. Надеюсь, ты меня правильно понял, паря.

— Просто не надо осуждать тех, кто стремится делать добро, — слегка успокоившись, произнес Павел. — Человеку нужно сеять добро.

— Никто их не судит, — ответил старик. — Может, они так хотят попасть в свой придуманный, несуществующий рай. Делают свое добро, значит, могут себе это позволить. Бывал я и на севере, и на юге, на западе, и на востоке; много в жизни разного повидал. И могу сказать: не делай добра, не получишь зла. За добро теперь, как за глупость, наказывать можно. Это и есть моя вера. Вот так. — Старик сделал добрый глоток из бутыли.

— Тяжело с вами общаться, — сказал Павел.

— Просто я тебе правду втолковываю, — ответил старик. — Эдакая, стало быть, правда.

— Неправда.

— Встречались мне такие, как ты, пустозвоны, любители метлой потрепать. Пройдет время, сам все узнаешь.

Крючков решил прекратить препирательства с бомжем Геннадием, не пытаясь более ничего тому доказать. Мир старика был неказист и жесток. Наверное, думал Павел, старику удавалось выжить лишь потому, что он рассчитывал только на свои силы и никому не доверял. После случая с дисками, Крючков определил — бомж Геннадий по своей сути являлся настоящим стервятником. Их анклав держится на взаимной выгоде. Может, старик и не отличается изощренным коварством, может, у него даже остались какие-то принципы. Но если возникнет возможность выгодно продать его — Павла, он его, несомненно, продаст.

В медицинской карточке Анны значилось, что она злобно-упрямый дебил. Таким было заключение авторитетной комиссии, состоящей из медиков и воспитателей интерната, где Аня провела свое детство. Пятилетняя девочка оказалась на попечительстве у государства после того, как ее окончательно спившаяся, безработная мама продала их квартиру и посчитала за благо отдать свою дочку воспитываться в интернат.

У Анюты не было маниакальной, как у Ломоносова, тяги к учебе. На школьных занятиях она не усердствовала, но и не отставала. В каких-то предметах даже смогла продемонстрировать кое-какие успехи. Самое главное зло заключалось в том, что она ненавидела интернат.

Когда Аня впервые совершила побег и стала разыскивать сохранившуюся в памяти улицу, ее остановил милиционер с добрым лицом. Aim доверчиво рассказала, что хочет обратно домой — к своей маме. Милиционер внимательно выслушал девочку, взял за ручку и вернул в унылый, холодный, полный сирот детский дом, за бетонный забор.