Эдвард Форстер - Фарос и Фариллон

Вулфы ушли из «Нэшн», так что у меня пока не было возможности предложить туда два Ваших стихотворения. Я написал Элиоту и напомнил ему, что у него лежат некоторые Ваши вещи, но не знаю, сделал ли он что-нибудь. Он занятный человек и на днях, непонятно за что, атаковал меня в прессе. Но я его, скорее, люблю.

После того, как я так себя вел, я не смею рассчитывать на скорый ответ, однако если бы позднее Вы написали мне пару строк о себе и своей работе, я был бы весьма признателен. Мне так понравилось в последний раз в Александрии, что у меня есть смутная идея - не знаю, созреет ли она, - снова приехать приблизительно через год[140]. Когда увидите Валассопуло, передавайте ему мои горячие приветы, и, пожалуйста, примите то же самое и на свой счет.

Всегда Ваш,

Э. М. Форстер

[черновик Кавафиса]

29.8.30

Мой дорогой Форстер,

Я был очень рад получить от Вас письмо - Ваше письмо от 24 августа.

С радостью прочел, что Морону нравятся мои стихи.

Конечно же, хоть я и люблю получать от Вас письма, я хорошо знаю, что их отсутствие ни в коей мере не свидетельствует об ослаблении Вашей дружбы [нрзб]

[почтовая марка - Белфаст]

14-5-31

Мой дорогой Кавафи,

Прилагаемое, возможно, заинтересует Вас, так что я пересылаю его Вам, как и предложил автор. Это молодой южноафриканец[141], в какой-то мере выучивший новогреческий (из любви к нему) [нрзб] Когда я обнаружил, что он не знаком с Башей работой, я дал ему второй экземпляр сборника Ваших ранних стихов. Я думаю, что позволю ему оставить его у себя, - он, действительно, хорошо образован, - и непременно дам ему также сборник Ваших поздних стихов.

Роман Пломера «Тарбот Вольф» и его рассказы «Я говорю об Африке» весьма меня заинтересовали. Он с отвращением покинул свою родину

и уехал в Японию, о которой также что-то писал, но этого мне читать не приходилось. Более того, я не видел и его стихотворений, кроме одного, про Улисса, возвращающегося на Корфу, которое мне понравилось. Это большой и славный человек, со сдержанными и четкими манерами, и это странным образом противоречит тому немногому, что я знаю о его жизни. Я думаю, что, если бы Вы ему написали, это доставило бы ему огромное удовольствие.

Я и сам собирался писать Вам: Вы часто в моих мыслях, но это Вы знаете. Я должен Вам письмо, и это я знаю, [нрзб] Я только что завершил небольшой фрагмент - всего 6000 слов, но мне нравится. Я пришлю Вам экземпляр, когда он будет напечатан.

Я сейчас в Белфасте [нрзб] поэтому у меня нет с собою Вашего письма, и я не могу с ним свериться. Я буду дома приблизительно через неделю и фазу напишу, дабы рекомендовать Вам молодого человека, который ждет этого с нетерпением.

Как всегда, всевозможные

наилучшие пожелания

от Э. М. Форстера

[черновик Кавафиса]

12.1.32

[нрзб] Надеюсь, что у Вас все в порядке, и желаю, чтобы 1932 год был для Вас счастливым

Эдвард Морган Форстер[142]

МОХАММАДУ ЭЛЬ АДЛЮ,

умершему в Мансуре вскоре после 8 мая 1922 года, в возрасте около двадцати трех лет, от туберкулеза; его мать, отец, брат и сын умерли раньше него;

его дочь умерла позже; его вдова, говорят, вновь вышла замуж;

и моей любви к нему

посвящается.

5 августа 1922 года

Дорогой Мохаммад,

эта книга - для тебя и для меня. Я бы хотел научиться лучше различать между тобой и мной, но это всегда было для меня нелегко, а теперь тебя здесь нет, и ты не можешь поправить меня, если я представляю тебя не таким, каков ты на самом деле, а таким, каким мне хочется тебя представить. Я пишу эти строки, думая о тебе и теша себя иллюзией, что ты еще жив и мыслишь. Я притворяюсь, будто ты еще жив, ибо только так могу думать о тебе как о чем-то реальном, хотя и знаю, что от тебя осталось лишь разлагающееся тело на кладбище в Мансуре. Я пишу для собственного утешения и для того, чтобы вернуть прошлое, а еще потому, что я профессиональный литератор и хочу воздать тебе последние почести, хотя многого ты не поймешь, а кое с чем не согласился бы. Эту книгу могут увидеть и другие, либо случайно, либо я сам покажу им, но это ничего не меняет: она лишь для тебя и для меня.

Мы приехали в Александрию одновременно[143], но это было за два года до начала нашей дружбы. Я впервые заметил тебя весной 1916 года, когда мы с Фирнессом стояли на Абу эль Наватир. Ты ехал в трамвае, шедшем в сторону Багоса, с голубой табличкой. Я увидел тебя снизу, с мостовой, и подумал: «красивый». Утро было свежим и солнечным. Позднее по утрам в тот же час я пытался увидеть тебя - иногда успешно, - но все это было еще крайне неотчетливо. Ты был единственным кондуктором, который, протискиваясь между пассажирами, не наступал им на ноги. Однажды мы с Фирнессом наблюдали, как ты весело беседуешь с каким-то солдатом, а когда он выходил на остановке, вы в знак прощания по очереди прикоснулись к одной из пуговиц на его гимнастерке. Нам это показалось очаровательным, и мы улыбнулись. «В этом парне есть какая-то негритянская кровь», - заметил Фирнесс.