Пол Остер - Мистер Вертиго

Когда поезд въехал под крышу вокзала, было уже темно и я не сумел проверить, насколько описание моего нового дома соответствует действительности. Сибола, какой я ее помню в те времена, была как две капли воды похожа на все прочие захолустные городишки. Но поскольку в свои девять лет я не имел ни малейшего представления, какими они должны быть, то отметил лишь, что ночь в Канзасе немного холоднее и немного темнее, чем в Сент-Луисе. Для меня было новое все: и незнакомые запахи, и чужие звезды на небе. Если бы мне сказали, что я попал в Изумрудный город, наверное, я чувствовал бы себя точно так же.

Мы прошли насквозь здание вокзала и встали у двери, всматриваясь в темноту. Было всего семь вечера, но городок как вымер, и, кроме нескольких светившихся вдалеке окон, я не заметил ни единого признака жизни.

– Не беспокойся, – сказал мастер Иегуда, – сейчас за нами приедут.

Он взял меня за руку и хотел было сжать покрепче, но я ее выдернул.

– Держите свои лапы подальше, мистер Мастер, – сказал я. – Вы уж небось решили, будто я ваша собственность, а вот фиг.

Когда я произнес эти слова, секунд через девять в дальнем конце улицы появился крытый брезентом фургон, запряженный крупной серой лошадью. Фургон был точь-в-точь как в вестерне у Тома Микса, который я видел летом в «Кино-Паласе», но Бог ты мой, на дворе-то был 1924 год, и когда эта рухлядь понеслась по улице, грохоча всеми своими досками, я решил, будто мне мерещится. Однако мастер Иегуда при виде фургона замахал рукой, а через минуту тот был уже возле нас, и серая лошадь, с вырывавшимися из ноздрей клубами пара остановилась, кося глазом и звеня сбруей. На козлах сидел кто-то плотный, почти что круглый, закутанный в одеяла, в широкополой шляпе, так что я даже не понял, мужчина это, женщина или медведь.

– Привет, мамаша Сью, – сказал мастер Иегуда. – Посмотри, кого я привез.

Примерно минуту женщина смотрела на меня ничего не выражавшими, холодными, как камень, глазами и вдруг ни с того ни с сего просияла улыбкой, самой теплой и самой дружеской из всех, какие мне посчастливилось видеть за свою жизнь. Во рту у нее торчало в лучшем случае зуба три, темные глаза сверкнули, и я, заметив их блеск, решил, что она цыганка. Стало быть, эта мамаша Сью хозяйка цыган, а мастер Иегуда ее сын, и он Князь Тьмы. Сейчас они отвезут меня в замок, откуда нет возврата, и либо сегодня же ночью съедят, либо превратят в раба, в ничтожное пресмыкающееся, какого-нибудь евнуха, с шелковой банданой на голове и кольцом в ухе.

– Прыгай сюда, сынок, – сказала мамаша Сью. Голос у нее оказался до того хриплый и не женский, что если бы не мелькнувшая уже улыбка, я перепугался бы до смерти. – Сзади есть одеяла. Коли ты большой и соображаешь, что для тебя хорошо, что плохо, то уж сообразишь и как их употребить. Ехать долго, ночи холодные, а ты же не хочешь добраться до места с отмороженной задницей.

– Его зовут Уолт, – сказал мастер, взбираясь позади нее на козлы. – Безмозглый бродяжка с кабацких задворков. Если меня не подводит чутье, именно его я искал все годы. – Тут, повернувшись ко мне, мастер почти сердито добавил: – А это, малыш, мамаша Сью. Веди себя хорошо, и тебе воздастся добром. Попробуй ее разозлить – пожалеешь, что родился на свет. Она беззубая, толстая, только лучше матери у тебя не было.

Я не знал тогда, сколько мы ехали. Наш дом стоял в степи, от городка в шестнадцати или семнадцати милях, но узнал я об этом намного позже, а тогда фургон покатил по дороге, я забился под одеяла и быстро уснул. Проснулся я, когда фургон уже стоял. Меня разбудил мастер, легко пошлепав по щекам, а иначе наверняка я проспал бы там до утра.

Мамаша Сью осталась распрягать лошадь, а мы пошли в дом, где первая комната оказалась кухней: она была пустая, с дровяной печкой, тускло светившейся в одном углу, и мерцающей керосиновой лампой в другом. За столом сидел и читал книгу черный мальчишка лет примерно пятнадцати. Причем не коричневый, как большинство негров, которых я видел в Сент-Луисе, а совершенно, абсолютно, до такой степени черный, что отливал синевой. Он был самый что ни на есть эфиоп из самых глубин черной Африки, и едва я его увидел, сердце упало в пятки. Он был тощий, костлявый, с выпученными глазами, с огромными толстыми губами, а когда поднялся нам навстречу, оказалось, что он еще весь перекривленный и кособокий.

– Это самый лучший мальчишка на свете, – сказал, обращаясь ко мне, мастер, – и зовут его Эзоп.

Поздоровайся, Уолт, и пожми ему руку. Он теперь будет твоим братом.