Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

Он остался наедине со своим оружием. Головка, покрытая ее лаком, пульсировала, приводя в движение воздух. Или это в глазах рябит? Он пустил воду и осторожно разделся — вокруг эрекции. Вынул сигарету из кармана повешенного на дверь пиджака, выкурил ее, сидя на краю бешено бурлящей ванны.

В тишине опустился в горячую воду. Первая ванна за семнадцать дней чужбины была отнюдь не прокрустовым ложем. Не дотягиваясь ногами до края, он соскальзывал, как в детство, под воду, которая закрыла уши и сжималась на лице. Он закрыл глаза и ушел под поверхность. Лицом кверху. Перевернулся, прижался грудью ко дну и взял свой член в кольцо из пальцев что было уже отрочеством. Волосы плыли над головой и смещались всей массой, как водоросли. Преодолевая сопротивление воды, он отпускал наружу пузыри медленно, по одному. Потом их не осталось. Он кончил в воду. Перевернулся и всплыл, пробив поверхность. Сварившись, семя облепило от ресниц до мокроволосых ног. Обняв свои колени, он лежал в этих клейких погибших нитях и волокнах, как эмбрион, зачавший сам себя. Покачивался. Как бы себя баюкал — крупный такой плод, раздутый силой отнюдь не доброй, Иби…

Отмытый и одетый, он причесался перед зеркалом, которое затем открыл и тут же поймал, себя одобрив за реакцию, выпрыгнувшую клизму. Он поставил ее, черную, обратно.

Опасной бритвы за зеркалом не оказалось. Пачечка с одиноким матадором при шпаге и плаще (но без быка) была почата. Он вытянул лезвие, распечатал и положил в карман пиджака. Спасибо за совет, Пал Себастьен .

Внизу она завела пластинку.

Не марш, нечто французское…

Где-то очень далеко словно бы куры кудахтали, что слегка удивило.

Он открыл дверь напротив. Нашарил свет, щелкнул и в полумраке увидел себя в зеркале огромного гардероба, который стоял под скошенным потолком. Стены были оклеены афишами. Не очень старинными — тридцатые годы. На кружевном покрывале кровати вперекрест лежали два хлыста с петельками на концах, из плетеной черной кожи, старые, а рядом знакомая одежда, сброшенная в беспорядке — мини-юбка, черная шелковая блузка, белые трусы. Желто-лиловые рожки старинной люстры были затянуты темным батистом, будто в этой спальне кто-то недавно умер. Оставив дверь приоткрытой, он пересек комнату, повернул ключик и открыл зеркальную дверь гардероба. Внутри висели платья, тесно. Он сдвинул их вправо и поднялся в шкаф. Вслед за платьями он попытался сдвинуть и заднюю стенку, но ладони соскальзывали. Он спустился на пол и закрыл зеркало.

Выключил темный свет.

Перила лестницы были широкие и гладкие.

Он вошел в гостиную, где из колонок то хрипло, то срываясь на визг француженка уговаривала какого-то Джонни сделать ей больно, потому что:

Вместо лампы на столике в сложном шандале горели свечи, освещая поднос с шампанским в запотевшем ведерке со льдом, хрустальные бокалы, белое масло, белый хлеб, серую икру в открытой светло-синей банке на восемьсот граммов и блюдо под серебряным колпаком в форме огромной груди. Пламя свечей отражалось в черных туфлях и мерцало на чулках — сама же Иби утопала в тени на диване. На шее появилось ожерелье.

Он сел напротив в кресло.

— Открой шампанское, — сказала она. — Надеюсь, не замерзло. Долго тебя не было.

— Дрочил, — ответил он, развинчивая проволоку. Не понимая, она подняла брови. Он пояснил ей жестом, чем вызвал милую улыбку:

— Но почему?

— Из мести, — ухмыльнулся он.

— Один раз?

— Да.

— Прекрасно! Теперь у нас будет так, как я хотела.

— Как?

— Как можно дольше. Любишь Магали Ноэль?

— Это она поет?

— Она.

— Первый раз слышу.

Он медленно уступал пробке, которая сдержанно хлопнула.

Горлышко задымилось.

Недрогнувшей рукой он наполнил бокалы.

Она села навстречу своему. Только сейчас он увидел, что вместо ожерелья на ней собачий ошейник с блестящими шипами.

— Ты любишь любовь, которая делает больно?

— Смотря как.

— Очень, очень больно?

— Другой, увы! — ответил он, — не знаю…

— Тогда за любовь?

Они выпили.

Она протянула руку и сняла крышку-грудь, под которой в крови на серебре мокла рыжими перьями голова петуха. Свежеотрубленная. Трепетала огромным красным гребнем и смотрела глазом — очень гневно.

— Теперь он тебя не разбудит…

И улыбнулась. Накрашенной раной.

Александр поставил бокал. Размахнулся и дал ей пощечину. Жемчужная сережка отскочила.