Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

— Яиц не считая.

— Аглая? Зачем профанируешь? Мир на дыбы возможно и с одним, как доказал один… романтик. Ну, а мадьяр в наш огород, конечно. Пусть приходит. Принципов не поменяем, а налить завсегда…

— Из чего?

— Как из чего? Я литр принес?

— Раздели на четыре, умеешь? По двести с прицепом, и вся разошлась.

Комиссаров взялся за изножье кровати.

— А сейчас принесем.

— Дай ключ, я слетаю.

Начальник грозил ей пальцем, смеялся, подмигивал с проницательной хитрецой…

— Сейчас будет! — поднялся Александр. Аглая было рванулась:

— Я с ним!

— Посидишь.

— А не донесет?..

Александр завяз в коридоре. Продвигался среди стен, простенков, дверей, возвращаясь, как в детство гостиниц, к избранной раз-навсегда полосе. На ковровой дорожке. Синей на алом. Itʼs my life! [129] Это жизнь моя! (англ.). Все пускай, как дано. Вообще. Пусть, как есть. Он вернется к своей полосе. А зовут ее Иби. И мозги не еби. Однозначно и четко. Не цельно? Ну, что ж. Человек…

Чтоб попасть в пистолетную дырку замка, он держал себя за руку.

Выключатель исчез со стены. Черно, как… Где она научилась? В МГУ не иначе. Бодая фаянсовое подбрюшье раковины, перекатывал звон бутылок. Выбрал побольше и пошел на балкон отдышаться, на воздух и неоновый свет, но запутался в шторах и не удержал, заодно уронив телефон. Он сидел на полу с аппаратом и слушал, как трубка издалека повторяет: « Игэн ?» Но откуда? Он лежал, по плечо всунув руку под кровать, когда кто-то вошел.

Радужно вспыхнуло над Александром.

Баянист наклонился. В концертной рубашке а ля рюсс — алый шелк.

Почему-то надорванной на груди.

— Доложить обстановку, товарищ писатель…

В знак согласия Александр смежил глаза, потом резко открыл.

— Значит так… Рестораны закрылись. Дежурный не человек. Не берет. Город оббеган. Самолично, не только ребятами. Глухо. Остается подломить им буфет.

Исключая возможность, Александр перекатил свой затылок по ворсу ковра меж кроватей:

— Не надо. Буфет — нетактично.

— Тогда я поехал.

— Куда?

— Не в Москву ж! К сербским братьям. Братья поймут.

— Далеко…

— Далеко от Москвы! Београд за бугром. Брат сказал мне: «У нас круглосуточно». Понял?

— Ну, давай, — разрешил Александр.

— Ну, начальник! Спасибо! Может, вас на кровать положить?

— Брось. Валяй!

— Так… тогда и ребят прихватить?

— Забирай и ребят!

— Ну, д-душа! Ну, по-русски! Значит так. Сейчас выходим на трассу. Там попутку. А к завтраку здесь. Только это… Сувенирчиков пару? Для братьев?

— А бери! — отмахнул Александр. — Забирай! Отпущающи ныне…

Баянист выбрал для братьев две пол-литры дешевой «Московской» — что для внутреннего употребления. Выставил их в коридор, возвернулся и начал карманы свои выворачивать, говоря, что для братьев не жалко, заплатит! Он стоял, ало-шелковый, лысый, кудрявый, и выбрасывал-сеял пригоршни лепестковых алюминиевых филлеров, комкал форинтовые бумажки, а еще почему-то все замусорил семечками. Тыквенными. Вывернул задний. Паспорт открыл. Пролистал и нашел: «Вот ты где! — Развернул и на полочку. — Три рубля!» — И мылом придавил, чтобы сквозняк не унес.

Паспорт выбросил.

Александр рванулся и сел меж кроватей.

— Дядя Гена…

Баянист повернулся и стал уходить. Хоть и к братьям, но пол-литры сжимал, как гранаты. Как под танк уходил. Навсегда.

— Дядя Гена! — орал Александр. Отдыхал, свесив голову…

— А я? — надрывался. — И меня забирай! К ебеням!

И в порыве поднялся.

Вышел.

Добрался до лестницы.

Нехорошая музыка наполняла пролет. Он взялся за выгиб перил.

Как по трапу, навстречу всходил некий шейх с роскошными усами. Халат с монограммой и львами в короне перевязан шелковым поясом с кистями. Тапки на черноволосых ногах загибались золотыми носами. Эмир! Тоже нес литр — но шампанского. Из подмышки сиял запечатанный куб сигарет, а другая рука, как ящик с инструментом, сжимала рукоять невиданно огромного транзистора, который струился и мигал огоньками, соответствуя ритму песни, где парижскую драную кошку то и дело перебивал некто вкрадчивый, то побуждающий, то укоризненный, бархатный, очень порочный:

Щурясь от дыма своей « Dunhill », эмир спросил:

— Сърбский ёб… Канс ду ? [130] Здесь: Умеешь? (нем).

— Найн, — мотнул головой Александр.

— Нихт гут. — С пресыщенным выражением эмир замотал головой, сей экзотичный способ Александру явно не рекомендуя: — Сърбский ёб фюнф ярэ! Зе-е-ер шлехт [131] …Пять лет! Очень плохо… (нем). … Русский!