— А что это? — спросила Иля.
Вместо ответа Салават заиграл так, что в серванте зазвенел трофейный мейсенский хрусталь, а маятник в часах, красивых, как гроб, поставленный на попа, остановился. При этом Салават поднимал плечи своего оранжевого пиджака, тряс набриолиненной черной головой и оглядывался от клавиш, подмигивая и сверкая глазами. А потом и запел:
Не ходите, дети, в школу,
пейте, дети, кока-колу!
Не ругайтесь, дети, матом,
а танцуйте буги-атом!..
Дети засмеялись.
— Нравятся буги-вуги? — закричал Салават. — Если нальете таперу, он вам еще не то сделает!..
Но сделать обещанное он не успел, потому что из двери раздалось:
— Салават! — И он отдернул руки от клавиш.
Вошел Генерал.
На нем была дымчато-серого каракуля папаха, черная кавалерийская бурка и сапоги со шпорами. Местное население, скорее, пугалось его вида, хотя жена генерала, запирая за ним дверь, говорила: «Опять пошел людей смешить!» Папаха на нем была полковничья, потому что именно полковником вышел он в отставку. Но называть его, было сказано Александру, следует: Генерал. Причем не «товарищ», а просто. Иначе он мог рассердиться. Потому что, сказала Иля, Генерал наш впал в детство.
Скрипя паркетом, Генерал шагнул к Салавату, и тот опустил крышку пианино и поднялся.
— Батыр! — Генерал поднял руку и в виде ласки сильно дернул сына за волосы, растрепал ему набриолиненный кок, с удивлением понюхал свою ладонь и добавил: — Салават Юлаев!..
Повернулся и, расстегнув бурку, тяжело опустился на тахту, накрытую бухарским ковром, восходящим до самого потолка. Стукнул нетерпеливо каблуком:
— Илька!
Когда не было супруги, с виду уже бабушки, огромной, мягкой, пестрой, с лицом, увешанным бордовыми бородавками, и неправильной русской речью, сапоги ему снимала дочь. В это время Генерал обменивался с сыном короткими фразами по-башкирски, взявшись для упора за складку ковра своими руками — опухше-толстыми и покрытыми невеселыми веснушками. Так они говорили: вопрос — ответ. Иля унесла сапоги в прихожую и вернулась с парой войлочных тапок, которые надела Генералу на ноги. Потом, сбросив свои тапки, она влезла на тахту и стащила с Генерала бурку. Выпрямилась на коленях и двумя руками сняла с него полковничью папаху, обнажив голову Генерала — безволосую, стеариново-бледную, с буграми, вмятинами и без правого уха.
Это ухо Генералу отрубил нукер эмира Бухарского, сбежавшего в Афганистан. В двадцатых годах, когда Генерал был еще в такой могучей силе, что с одного удара шашкой разваливал человека пополам — до самого седла. Да! А голов нарубил я, сказал Александру Генерал, как Тимур. Гору! Род его войск давным-давно уже уступил место танкам, и в былую удаль Генерала было трудно поверить. Тем более что теперь Генерал бьет только мух. Во дворе у сараев ищет палочки, приносит их домой, расщепляет, вставляет кусочек кожи, потом, отбивая себе пальцы, сбивает гвоздиком — готова мухобойка! Их у него целый запас. А кожу для мухобоек генерал беспощадно вырезает из трофейных немецких кобур. Целый чемодан у него этих пленительных, лаково-черных кобур из-под парабеллумов. Прошлое лето было очень жарким, от дощатой помойки во дворе мухи развелись в несметном количестве, и Генерал бил их целыми днями, подкрадываясь тихонько в одних белых подштанниках. Но попадал не часто и каждый раз, промахиваясь, страшно ругался на своем языке и брызгал слюной. А когда попадал — издавал гортанный крик победы. Спасая Генерала, супруга его навешала всюду гирлянды липучек, они дочерна облипали, но то и дело раздавалось жужжание, так много их было, и Генерал вскакивал, и довскакивался: инфаркт его хватил. И он лежал в госпитале до самой зимы, а теперь только ему и остается, что разгуливать по Пяскуву в своей бурке, пахнущей нафталином, и строго следить за тем, чтобы младшие по званию первые отдавали честь. И еще он раз в неделю любимые свои часы заводит — с маятником за стеклом. Вот и все его радости. Потому что зимой мух нет.
Закончив разговор с сыном, Генерал долго качал головой.
Потом он ее поднял и увидел Александра.
— Батыр! — сказал ему Генерал, кивая на сына. — Салават Юлаев!..
Иля прокричала ему в заросшую седым волосом дырку отрубленного уха, что по-башкирски Александр не знает.
— Урус? — сообразил Генерал.
Александр кивнул:
— Русский.
Генерал его по истечении дня забывал начисто.
— Сын! — Генерал показал пальцем на Салавата, который подмигнул при этом Александру. — Москва учится. Эмгэу! Большой человек будет. О-о! Молотов будет.
Читать дальше