Эфраим Севела - Мама

Среди английских офицеров некоторое замешательство. Польские офицеры объясняют, что герой контужен и ничего не слышит.

Английский генерал пришел в возбуждение:

— В таком случае — немедленно в госпиталь… э… э… для офицерского состава и э… э… создать наилучшие условия для выздоровления.

Отдельная госпитальная палата, где стоит лишь одна кровать, а на ней, в новой пижаме, лежит Янкель, утопая в цветах, словно покойник в гробу. Хорошенькие медсестры вносят все новые букеты, а также перевязанные лентами коробки с шоколадом и конфетами.

— А это вам от медсестер нашего госпиталя. Медсестра раскрывает коробку конфет, достает одну, сует ему в рот и припечатывает его уста поцелуем.

Вбегает женщина-офицер в польской форме, быстро выставляет из палаты медсестер и склоняется к Янкелю.

— Сейчас явятся журналисты, — громко кричит она Янкелю в ухо. — Я ваш переводчик. Как со слухом? Лучше?

Янкель кивает с набитым ртом.

В палату врывается шумная орава журналистов с фотоаппаратами. Сверкают вспышки магния. Янкеля фотографируют, а затем приступают к интервью. Из общего гама переводчица извлекает вопрос и, склонившись к уху Янкеля своими пухлыми накрашенными губами, медленно и четко спрашивает по-польски:

— Расскажите, господин Лапидус, как вы совершили свой подвиг. Вы меня поняли?

Янкель кивает:

— Понял. Слово в слово. Я слышу уже лучше. Женщина-офицер просияла:

— Господа, приятная новость. Слух понемногу возвращается к нашему герою.

Журналисты торопливо записывают в блокноты эту приятную новость.

Янкель приподнялся в подушках, бережно поддерживаемый с обеих сторон.

— Рассказать, как все было? Хорошо. Дело в том, что я оглох, когда немцы накрыли нас артиллерийским огнем, и не расслышал команды, что надо отходить. Если б услышал, я и побежал бы вместе со всеми. А тут я остался один. И не знал об этом. А знай я, непременно схватил бы разрыв сердца.

Женщина-офицер растерялась:

— Я, право, не знаю, как переводить… потому что… Низкорослый полковник, весь в аксельбантах, тот, кто первым поздравил Янкеля на поле брани с подвигом, выступил вперед и оттеснил переводчицу.

— Господа, я переведу точнее. Наш герой, оставшись один, оценил обстановку и совершил остроумный маневр… Подробности его подвига вы получите позднее, а сейчас, чтоб не тратить драгоценного времени и не утомлять раненого воина, переходим к другим вопросам.

А Янкель, воодушевленный всеобщим вниманием, продолжает рассказывать:

— Я не знаю, за что меня наградили. Я не убил ни одного человека, я вообще плохо стреляю и стрелял в небо, лишь бы куда, чтобы унтер-офицер не сердился…

Полковник и переводчица озабоченно переглянулись. Она насильно положила Янкеля на подушки и натянула одеяло ему на лицо, чтоб заткнуть рот.

Полковник пытается спасти положение:

— Господа, прошу внимания. Если кто-то понимает по-польски, не обращайте внимания на его слова… Человек контужен. А кроме того, скромность мужественного воина, совершившего подвиг не ради славы, а во имя освобождения своего любимого отечества.

Янкель сорвал одеяло и снова сел в кровати.

— Если вы журналисты, то у меня к вам просьба. Переводите.

Женщина-офицер понурившись стала переводить журналистам.

— Напишите в газетах… — попросил Янкель, — Янкель Лапидус ищет свою маму, оставшуюся в Вильно. Каждый, кто знает хоть что-нибудь о ее судьбе, пусть напишет мне… все время вижу ее во сне и слышу, как она поет… колыбельную песенку.

И Янкель запел колыбельную про белую-белую козочку, которая отправится на ярмарку и привезет мальчику гостинцы — миндаль и изюм…

Совершенно-сбитый с толку, полковник стал оттеснять напирающих журналистов:

— Господа, как вы понимаете, он контужен и у него не в порядке с головой… Пресс-конференция закончена. Герою нужен абсолютный покой.

В палату вбегают встревоженные медсестры и укладывают поющего Янкеля, капают в стакан успокоительные капли.

В полутемном ресторане Тобрука, полном военных, заунывно звучит восточная музыка.

Унтер-офицер Заремба залпом опрокинул в рот стакан виски и стукнул кулаком по уставленному закусками и пустыми бутылками столу. С ним пьют еще несколько польских военных. За другими столами — английские солдаты. Арабы-официанты в белых одеяниях бесшумно движутся между столами, жонглируя подносами на высоко поднятых руках.

— Пся крэв! Холера ясна! — рычит Заремба. — Я тоже оглох. А крест дали еврею! Всегда они нашего брата обставят! У, хитрая нация!