Леонид Пантелеев - Верую…

«Весна! В эти дни мама у нас готовилась к празднику, ставила тесто… пекли жаворонков… Ведь совсем недавно еще все это было…»

Вот опять застучали гномики своими крохотными молоточками по серебряным наковаленкам… И — бомм! Четверть десятого.

Золотистый клинышек недолго полежал на подоконнике и растаял. А генерал все ходил и ходил по полутемной камере, и останавливался, и прислушивался, и считал — часы, четверти и половинки…

Опять поворачивался ключ. Два солдата. Один — прежний, несущий караул по этажу, другой — лет под сорок, с сердитыми, недобрыми глазами.

— На прогулку!

Генерал торопливо накинул на плечи шинель, взял папаху.

— Выходи, — сказал сердитый солдат.

Ах, как много солнца в этой длинной аркаде, за этими большими полукруглыми окнами! Даже сквозь белую краску, которой замазаны стекла, сочатся и падают на каменный пол трепетные куски солнечного света…

Знакомая пологая лестница в два марша. Узенькая знакомая дверка. И вот тут, когда они с конвоиром подходили к этой двери, здание бастиона дрогнуло от артиллерийского залпа. Оба они — и конвоир и заключенный — остановились.

Еще залп. Еще один.

Бумм! Бумм! Буммм!

Орудия палили где-то совсем близко. Казалось — над головой.

Дверь со двора распахнулась, вбежал молодой солдат с винтовкой.

— Побегли! — сказал он конвоиру Хабалова.

— Стой здесь. Не уходи, — приказал тот Сергею Семеновичу, и оба солдата убежали, скрылись за поворотом лестницы.

А пальба продолжалась. Сквозь открытую дверь сочились со двора солнечный свет и чистый невский воздух. Сергей Семенович подошел чуть-чуть ближе и увидел за дверью во дворе Павла Григорьевича Курлова, командира корпуса жандармов. Тот стоял в накинутой на плечи шинели и, закинув голову, смотрел наверх.

— Павел Григорьевич! — окликнул его Хабалов. Тот не услышал. Сергей Семенович оглянулся. Никого рядом не было. Он шагнул через порог и тронул Курлова за локоть.

— А-а, Сергей Семенович! Здравствуйте! — закричал тот.

Бумм! Бумм! Бумм!

— Что такое? Что происходит?

Бумм! Бумм! Бумм!

— Что за пальба?

— Нет. Я тоже думал, что — началось. Увы, ошибся. Ведь это холостые…

— Что?

Бумм! Бумм! Бумм!

— Холостые, говорю. Какой-то салют, по-видимому.

— А по-моему, это не холостые.

Внезапно канонада смолкла.

— Вы где? — спросил Курлов. — Во втором?

— Что во втором?

— Имею в виду этаж.

— Да. А вы?

— Тоже.

Разговаривая, генералы медленно шли по узкому тротуарчику, огибавшему небольшой внутренний двор бастиона.

— У вас не холодно?

— Бывает холодновато, — сказал Хабалов.

— У меня — нет. Вообще, скажу откровенно, я не могу налюбоваться камерой.

Хабалов остановился.

— То есть как? Я не понимаю: как вы сказали?

— Я говорю: великолепные камеры! Лучшая тюрьма в России, а может быть, даже и не в России только, а во всем мире. Вы согласны со мной?

— Сказать по правде, я как-то… не задумывался…

— Можете мне поверить. Уж кто-кто, а я понимаю толк в этих вещах…

— А, стерьвы!!!

Генералы испуганно оглянулись. От подъезда, пересекая наискось двор, прыгая через кучи слежавшегося, почерневшего снега, бежал тот солдат, который конвоировал Хабалова. Молодой товарищ его, изогнувшись как в атаку, тяжело стуча сапогами и тоже отчаянно ругаясь, бежал по тротуару вдоль стены.

Пожилой подбежал, замахнулся.

— Вы что — падлы! — разговоры разговаривать?!

Сергей Семенович отшатнулся, отвел голову. Удар пришелся по шее. Пенсне слетело с носа. Хабалов машинально сделал маленький шаг и с ужасом услышал, как под каблуком его тоненько захрустело стекло.

— Сергей Семенович! Рекомендую: подайте рапорт!.. Это же беззаконие, — услышал он голос Курлова. Но самого Курлова он не видел. Какие-то смутные тени, неясные очертания трех человеческих фигур мельтешили перед ним на фоне белой тюремной стены.

Жалобы подавать он не стал. Поразмыслил и решил, что если виноват в беззаконии конвойный солдат, то есть вина и на нем, заключенном: нарушил тюремные порядки…

Он только воспользовался этим несчастьем с пенсне, чтобы завести разговор с солдатами. Когда вестовой Иванишина принес ему из офицерского собрания обед, он сказал:

— Ничего не вижу. Сломал нечаянно очки.

— Ладно. Обойдешься. Ложку, небось, мимо рта не пронесешь, — сказал ему солдат-надзиратель.

— Это верно. Как-нибудь найду, куда щи да кашу совать, — ответил он тем же тоном. И, пользуясь тем, что солдаты позволили себе разговаривать и даже шутили, спросил: