Генри Олди - Черный Баламут. Трилогия

Ты видишь это.

Невероятным усилием Карне все же удается вырваться из вязкой глубины кошмара, и со звериным рычанием он выныривает на поверхность яви.

Но что это?!

Мара длится?!

Плетеная дверь хижины распахнута настежь. Экалавьи рядом нет, и, самое главное, никуда не исчез знакомый звон в ушах, а тело… тело тверже гранита, и кровь гулко бьется в естественные латы изнутри, словно пытаясь вырваться на волю.

Что происходит?!

Очертания предметов странно размазываются, когда Карна делает шаг к двери, он даже не успевает заметить, как оказывается снаружи.

Экалавья поднимает взгляд и застывает, восхищенно моргая заслезившимися глазами: к нему идет божество! Сверкающий гигант, на которого больно смотреть. От сына возницы исходит алое сияние, окутывая его мерцающим плащом поверх алмазного панциря, и кажется в тот миг нишадцу: ничто в Трехмирье не в силах сокрушить бешеного витязя! Вот сейчас, сейчас мститель бросится вслед за Наставником Дроной и беловолосым Арджуной, догонит, разорвет на части голыми руками — в отмщение за его, Экалавьи, отрубленный палец.

— Не надо, Карна! Пощади их! — шепчет горец, молитвенно складывая ладони передо лбом, и шепот его громовыми раскатами отзывается в воспаленном мозгу Карны.

Сутин сын останавливается. Кровавая пелена перед глазами мало-помалу редеет, мара превращается в деревья, вчерашнее кострище, кусты олеандра на краю поляны… и отступает комариный звон в ушах, забивается в нору под сводами черепа, чтобы вернуться в другой раз.

Со стороны Экалавья видит: исподволь гаснет ореол вокруг Карны, тускнеет и истончается, нитями татуировки втягиваясь в кожу, чудесный доспех, и неохотно унимается биение багрового пламени в серьгах друга.

— Покажи руку! — хрипло выдыхает Карна. — Покажи!

— Не надо…

— Так это был не сон?! Пишач сожри твою правильность, нишадец! Ведь ты же всю жизнь мечтал… Думаешь, ты всего лишь палец отрезал?! Ты мечту свою, веру свою — ножом! Надо было плюнуть в глаза этому…

— Ты заблуждаешься, друг мой, — тихо звенит металл в голосе нишадца, и

сын возницы осекается. — Я не резал свою мечту ножом. Я лишь исполнил волю Учителя. Да, в какой-то момент я, подобно тебе, едва не поддался гневу и возмущению, но вовремя понял, что Учитель прав. К тому же он ошибся.

— Как это: прав — и ошибся? — Боль и недоумение, недоумение и боль.

— Он был прав, требуя у меня плату за обучение. Ведь два года назад он дал мне один урок? Дал. Тогда Дрона велел мне уйти, но не сказал вслед: «Ты не мой ученик!» или «Я не твой Учитель!». Да и ты, Карна, делился со мной наукой именно Наставника Дроны, а не чьей-нибудь! Я сам назвал Дрону своим Гуру — никто меня за язык не тянул. И сам пообещал: «Я отдам тебе все, что ты пожелаешь!» Он пожелал мой палец. Имея на это полное право. А я как ученик должен был отдать ему требуемое. Я отдал.

— Зря, — буркнул Карна, остывая: рассуждения горца гасили пыл, словно ливень — лесной пожар. — Ох, зря… Но в чем тогда Дрона ошибся?

— А вот в чем!

Экалавья улыбнулся прежней улыбкой и вновь подхватил с земли лук. Залихватски присвистнула стрела, и взлетевший над травой мотылек исчез, словно склеванный невиданной птицей.

Увы, сутин сын видел, чего стоил нишадцу этот подвиг. Кого ты хочешь обмануть, друг мой… меня, ученика проклятого Брахмана-из-Ларца?!

— Мечту нельзя отрезать, друг мой. — Нишадец невольно поморщился от дергающей боли, что пронзила его руку во время выстрела. — Мечта, как и свобода, не снаружи, а внутри. Я свободный человек, и мой поступок — поступок свободного человека. Мы в свое время говорили с тобой об этом.

— Да уж, говорили! — вновь окрысился на упрямого горца сутин сын. — Теперь я вижу, в чем состоит твоя «внутренняя свобода»: разрезать себя на части в угоду этому… этому…

— Гуру. Этому великому Гуру. Ответь мне, Карна: ты бы на моем месте поступил иначе?

— Я?! Да я… я… я бы ему…

— Не торопись. Подумай как следует.

— Да что тут…

Но память извернулась, подобно умелому борцу, и лавиной обрушилась на юношу изнутри.

Вот сейчас полированный металл отзовется, из руки царственного махаратхи вырвется смертоносная булава — и ты упадешь на мягкую зеленую траву, ударишься оземь размозженной головой и не почувствуешь боли…

Ну и что?!

Удача… удача любит смелых!

Тогда он готов был пожертвовать не то что пальцем — жизнью! — лишь бы отец с царственным Слепцом выиграли состязания. Если вдуматься: зачем?! Ну, оказался бы раджа вторым или третьим, отослал бы отца обратно в Чампу — ничего бы с раджой не сделалось, а они с семьей жили бы себе спокойно и по сей день в родном городке. Рисковать жизнью — ради чего?!