Николай Удальцов - Модель

Об этих нравах ни я, ни она не имели ни малейшего понятия; но когда она сказала:

— Женщина должна мечтать прожить жизнь с одним мужчиной! — Так как райкомовская дама была толста, глупа и наводила на мысль о пожизненной девственности некоторых райкомовок, то когда она решила что-то прибавить к своим словам:

— И такая женщина.

… — Я вежливо прервал ее:

— Пусть примет мои соболезнования…

…Церковь зазвонила в свой очередной черед, подчиняясь неизвестным мне поводам; и под колокола Энн посмотрела мне в глаза.

Возможно, православие было одним из привычных векторов, но девушка, лежавшая рядом со мной, уточнила свое местоположение в системе общепринятых координат мужчина — женщина — Бог самым простым способом — задав мне вопрос:

— Я, по-твоему, грешница? — хотя с тем же успехом могла спросить: грешник ли я — по-моему?

— Ведь, наверное, кто-то мог назвать меня падшей женщиной.

Выражение «падшая женщина» никогда не было мне понятно — если бы женщины не «падали», кто бы вознес их на пьедестал, воспевая в стихах на всех языках мира.

Вопрос молодой женщины превратился для меня в экзамен освоения цивилизации, потому что ответ на серьезный вопрос — это ответственность за другого человека, которую отвечающий берет на себя.

С любой стороны, оценка людских грехов никогда не вызывала у меня вопросов и сомнений — вопросы и сомнения вызывала у меня оценка того, что называлось людскими добродетелями.

Мораль, вообще, — дело поколенческое.

Это мера того, что эпоха считает нормальным.

Когда-то было вполне моральным сжигать живых людей на костре.

Потом — расстреливать за «левый уклонизм».

Нормальным было применять иприт, создавать атомную бомбу и торговать оружием.

Мы, посткоммстроители, своей морали так и не создали и даже не задумались о том: утверждение морали — это рассадник нравственности или западня для нее?

А если и создали нечто себе в оправдание, то сами не знаем — мораль ли это: врать с экрана телевизора или на выборах — уже морально, а переспать с девушкой все еще — нет.

И здесь смущала одна деталь: те, кто говорил, что секс это грех, и те, кто говорил, что выборы у нас честные — были одними и теми же людьми.

С другой стороны, для меня до сих пор большой вопрос — что аморальней: ложиться с женщиной в постель или быть мужчиной, с которым женщина лечь в постель не захочет?

Все эти мысли промелькнули в моей голове быстро и сумбурно, как перемотка старой киноленты в обратную сторону; и, возможно, портретируя хаос своих мыслей, я ответил ей на совсем не ее вопрос:

— Спасибо тебе за то, что ты есть на свете. — И она ответила мне:

— Спасибо тебе за свет…

…Обычно постель — это вершина взаимоотношений мужчины и женщины, но у нас вышло так, что мы приземлились сразу на вершину.

И теперь нам предстояло обустраивать окружающую территорию.

Не хотелось переоценивать себя, но ничьего опыта, кроме опыта олимпийских богов, на ум не приходило…

…Как бы ни было приятно то, что происходило, нужно было переходить к следующему этапу отношений — банальному, но необходимому:

— Отдохни, милая, а я пойду схожу в магазин.

— Я догадалась о том, что ты не в церковь пойдешь.

Хотя… Может, и стоит в церковь сходить. Повымаливать себе дорогу в рай.

— Как-нибудь сходим вместе.

— Куда? — спросила Энн; и мне показалось, что поводов каяться мы еще не дали, а поводы праздновать у нас уже появились.

Поэтому я высказался, давая поле ее выбору:

— Если захочешь — в церковь, если захочешь — ресторан.

Вряд ли мое отношение к вере можно было назвать верой. А может, просто вера — это стремление людей повторять не свои мысли?

Слава богу, что она не спросила — читал ли я Писание? Потому, что Писание я не только читал, но даже однажды попытался перевести его на современный язык.

И у меня получилось очень просто: «Корреляционные моменты параметрических событий обладают энтропией…» — проще я сказать не мог.

— А ты вообще веришь в то, что Бог создал людей себе на радость? — спросила Энн продолжая оставаться в постели.

— На радость? — переспросил я. — Я представляю себе его расстройство, когда он взглянул на то, что у него получилось.

— Почему? — спросила Энн удивленно.

— Потому что уже Его внук, Каин, стал убийцей…

— …Я все-таки дойду до магазина и куплю что-нибудь вкусное.

Теперь мне хочется тебя накормить, — сказал я, еще не зная, что после этих своих слов столкнусь с новой для себя логикой — Энн знакомила меня со своим образом мыслей, ход которых не предполагал прямых линий: