Бат-Шева Краус - Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1

— Способный, бледный и больной, как будто целый день сидит в яме. И к тому же я не любила его.

— Ты думаешь, любовь — это все?

— А что ты знаешь о любви?

— Что это значит? — обиделась Виктория и выпрямилась на стуле. — Так здесь разговаривают с матерью?

— Ты не любила отца, а он не любил тебя, — проигнорировала Ривка ее слова и в установившейся тишине добавила:

— Дома… Я не была равноправной.

— А здесь? — тихо спросила Виктория.

— Здесь больше.

Виктория хотела задать вопрос относительно рыжеволосого великана Дуби, но тут открылась дверь, сразу посветлело, и он сказал:

— Прекрасно, что вы экономите электричество. Я принес кое-какую еду. — В руках у него была новенькая пластиковая тарелка с овощами и пакет с простоквашей. — Это подходяще, верно? А после этого тебе следует отвести маму в комнату Уснат. Она свободна. Мама, наверняка, устала.

В комнате, выходившей на серые поля, Виктория попыталась разобраться в своих чувствах. Годы молчания приглушили свойственную ей резкость, вместе с тем, она уже знала, что не притащит дочь за волосы в Иерусалим. Вдруг она увидела свое поведение как бы со стороны: пришла и раскричалась во все горло, не помня себя, очутилась около двери, и во рту пересохло.

— Почему тебе понадобилось полгода, чтобы выбраться сюда? — спросила Ривка.

— Твой отец не хотел, чтобы я поехала.

— А ты? У тебя нет своих желаний? — И она не нашла, что ответить.

Когда Дуби зашел за ней, чтобы идти вместе в столовую, она все свое негодование перенесла на него, но сердце ее уже было с ним, и это тоже усиливало ее раздражение.

— Что это такое — Дуби? Что за имя такое? — Досада порождала ее слова.

— Это Дов, в честь имени отца моей матери. Немцы убили его во время войны.

— Но это имя хорошо для ребенка — Дов, — настраивала она свое сердце против него.

— Мне не мешает, — он пожал плечами, потом остановился и сказал с шутливой серьезностью:

— Но если Вам мешает, я завтра поменяю его.

Она с трудом сдержала смех.

Вечером они вдвоем сидели за одним столом, и оба смотрели на Ривку, как будто она одна в огромном зале, обходит людей с раздаточной тележкой и спрашивает, что они хотят выбрать.

— Хотите выпить еще что-нибудь, мама? — услыхала Виктория его вопрос и возмутилась:

— Ты называешь меня мамой. Какая я тебе мама?

— Мне до смерти хочется, чтобы Вы были моей мамой.

— Вот как? И кто же тебе мешает? — спросила Виктория. В ее голосе появилась шаловливость сестры Сары.

— Ваша дочь.

— И как же она тебе мешает?

— Она не хочет стать моей женой.

— Моя дочь не хочет выйти замуж. Это ты мне говоришь?

— Именно.

В голове у нее вертятся еще и другие слова из того, что он говорил. Он начал рассказывать ей про яблочный сад, который вырастил около входа в кибуц. Американский ученый, культивирующий яблони в пустынях Невады, в Америке, прислал ему особенные семена. Их сажают в жестяные коробки, заполненные органическими отходами, и из семечка вырастает деревце размером с грудного ребенка. У него маленькие корни, иногда оно зацветает уже летом и приносит плоды, как дерево из Эдема.

— Яблоня любит холод, — объяснял он, в то время как глаза обоих неотрывно следовали за Ривкой, — и на ночь нужно поднимать укрытие из пластика, позволяя проникнуть холоду пустыни, с зарей же — возвращать укрытие на место, чтобы удерживать холодный воздух и не давать доступа теплу.

— В самом деле, — пробормотала она, слушая эти его слова и обдумывая сказанное им ранее. И в это время кто-то подошел к ней и спросил:

— Вы мама Ривки? Честь Вам и хвала, что у Вас такая дочь, — и ее сердцу вдруг стало тесно в груди.

И тогда ей вспомнилось нечто, пришедшее из прежних времен и другого пространства. Ей было пятнадцать лет.

По субботам в синагоге она обменивалась взглядами с Моше Элькаямом, сыном ювелира, а потом опускала глаза. В женском отделении синагоги она протискивалась к деревянной решетке посмотреть на его руки, через которые проходит серебро, золото и драгоценные камни. Что-то возникло между ними без слов, и его сестра при встрече на улице приветствовала ее. Но когда пришел сват поговорить о ней и о Шауле Аварбанеле, она не посмела огорчить отца, который хотел в зятья знатока Торы и Талмуда.

Вечером, в одиночестве провожая ее в комнату, Ривка спросила:

— Ты ведь приехала вернуть меня в Иерусалим, верно?

Мать предпочла не отвечать, но через некоторое время передумала и сказала: