Бат-Шева Краус - Израильская литература в калейдоскопе. Книга 1

Тут водитель снова объявил «Неве мидбар» и увидел в зеркальце, как она выходит из автобуса и тянет за собой корзину. Она встала обеими ногами на песок. От порыва местного сухого ветра у нее перехватило дыхание, все ее тело отяжелело от долгого сидения, а в глаза било солнце. Она поставила корзину у ног и, стоя, вглядывалась в пейзаж, как человек, прибывший в чужую страну: насколько хватало глаз — открытая равнина, желтая и голая, деревья блеклого цвета стоят в облаке пыли. Как можно оставить чистый воздух Иерусалима и его прекрасных гор и приехать сюда?

Пока она вышла на протоптанную тропинку и встретила женщину, у которой могла спросить о Ривке, капли пота уже скатывались у нее из-под платка. Виктория на ходу осматривалась, и ее голова поворачивалась вслед за женщиной, руки которой были заняты судками, а голые ноги — в мужских ботинках и армейских носках, завернутых на верх ботинок. По тропинке навстречу им шла девушка, тоже в брюках, с подстриженными волосами, и женщина сказала: «Вот Ривка». У Виктории уже чуть не сорвалось с языка: «Я не эту имела ввиду», но тут, с близкого расстояния, она узнала дочь и разразилась криком, по интонации похожим на плач. А девушка поставила корзину с бельем, которую несла, и побежала навстречу, и вот уже ее лицо перед Викторией, из глаз которой непроизвольно текут слезы.

— Что это?. Что это?. — Виктория высморкалась. — Где твои косы? И брюки… Так ты одеваешься… Глаза бы не видели! — А Ривка, стоя перед ней, смеялась:

— Я знала, что ты так скажешь. Хотела переодеться, но не успела. Я думала, что ты приедешь четырехчасовым автобусом. Когда ты вышла из дома? В шесть?

— А почему не в пять?

— Пойдем, пойдем. Довольно плакать. Здесь наша комната. А вот и Дуби.

Ошеломленная видом кибуцной прически, залатанных сзади брюк с вонючими пятнами на отворотах и башмаков, измазанных птичьим пометом, Виктория вдруг обнаружила себя зажатой в кольце крупных рук, светлое лицо — перед ее лицом, и мужской голос произносит: «Здравствуйте, мама».

И вот уже ее корзина очутилась в его руке, и она, не помня себя, с освободившимися руками оказывается вслед за дочерью в затененной комнате и усажена на стул. Тут же в ее руке появился стакан сока, а глаза смотрят и не понимают, что видят. Потом она вспомнит лишь широкую кровать, покрытую вышитым покрывалом, и голос рыжеволосого великана, говоривший: «Добро пожаловать, мама». И она, впрямь снова слышавшая его, четко произносящего «мама», отпила глоток сока, поперхнулась и закашлялась, а они оба кинулись к ней и стали хлопать ее по спине, как делают ребенку, который еще не научился правильно глотать.

— Оставьте меня, — сказала она тихо и, протянув руки, оттолкнула их от себя. И через мгновение:

— Дай мне посмотреть на тебя. — И еще через минуту:

— Что это за обувь? Это твои субботние туфли?!

Ривка рассмеялась:

— На этой неделе я работаю на птицеферме. Привезли новых кур. Обычно я в огороде. Только на этой неделе в птичнике.

Уставшая от дороги, растерянная от всего увиденного, взволнованная превратностями дня и сдерживающая всеми силами свой гнев, постепенно покидающий ее вопреки ей самой, все время помнящая о своей миссии Виктория сидела рядом со своей Ривкой и разговаривала с ней, как никогда до этого не говорила со своими детьми. Она не помнила своих слов и не заметила, когда ушел парень, называвший ее мамой, и лишь ее глаза видели и понимали: дочь выглядит хорошо. Со времени детства Ривки Виктория не видела такого блеска в ее глазах. И короткая стрижка, призналась она себе, делает лицо дочери миловидным, и во всем ее облике чувствуется уверенность. Сейчас, а не в то время, когда была в юбке, носках и с чрезмерно широкими плечами, словно мужчина, переодевшийся в женскую одежду.

— Скучаешь по нашему кварталу?

— Иногда. В праздничные вечера. Мне не хватает субботнего стола, песнопений и шуток тети Сары, но мне хорошо здесь. Мне нравится работать на улице и с животными. Я и по тебе очень тоскую.

— А по отцу? — спросила Виктория шепотом в пробивающемся свете сумерек.

— Отец не интересовался никем и меньше всего мною. Весь день в магазине, с книгами и молитвами. Как будто я не дочь ему.

— Боже упаси! Не говори так, — испугалась Виктория, испугалась того, что это было правдой.

— Хотел сосватать меня сыну Екутиэля. Словно я вдова или хромая.

— В самом деле?

— Не притворяйся. Как будто ты не знала.

— Говорили, а ты услыхала. У нас не устраивают браки насильно. Кроме того, сын Екутиэля исключительно способный.